Повесть о фронтовом детстве

А всё равно чувствовалось, что это передний край, что немцы где-то недалеко. Никто не высовывался из траншеи. Бойцы переговаривались приглушенными голосами, иногда к чему-то прислушивались, и лица их становились настороженными. А мне так хотелось увидеть, где же немцы. Но отсюда ничего не увидишь, а выскакивать наверх нечего было и думать. И сейчас над траншеей посвистывали пули.

Я шел себе и шел, поворачивал то вправо, то влево. Бойцы, занятые своим делом, не замечали меня, но некоторые провожали удивленными взглядами.

– Это что еще за орел-птица? – вдруг услышал я веселый голос.

Я остановился. Надо мной в ячейке стоял боец.

– Здоро́во, земляк!

– А вы разве земляк?

– А как же! По одной земле ходим, за одну землю деремся, выходит, и есть земляки. Это куда же ты скачешь?

– К своим. Разведчикам.

– И мы не чужие. А сумка у тебя зачем?

– Я почтальон.

– Приветы из тыла носишь? Это хорошо. Ежели будет Курилову Николаю Алексеевичу, доставь, будь другом.

Этот боец мне сразу понравился. Ячейка у него была просторная, с высоким бруствером. На дне ее постлана трава, в стенке сделаны углубления, а в них аккуратно разложены винтовочные патроны и гранаты.

– А где же ваша винтовка? – спросил я.

– Ты почем знаешь, что у меня винтовка?

– По патронам видно.

– Точно. Она самая, трехлинеечка. Образца тыща восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Бьет редко, да метко. И пуля не дура, и штык молодец.

Боец сделал шаг в сторону, и я увидел прислоненную к стенке винтовку с примкнутым штыком. Она была выше меня. Вот бы пострелять из нее! Я еще ни разу не пробовал стрелять ни из винтовки, ни из карабина, ни из ручного пулемета, ни из станкового. Из противотанкового ружья я тоже не стрелял. Но из него мне не выстрелить. У него, говорят, такая сильная отдача, что в медсанбат после стрельбы можешь угодить.

Я встал рядом с бойцом и потянулся к брустверу. Ячейка высокая, наверное, из нее всё видно, что у фрицев делается.

– Не высовывайся, – предупредил боец, – береги голову. Запасную старшина не выдаст.

– Я пойду, – торопливо попрощался я с ним. А то он еще ругаться начнет.

– Не забывай, захаживай в гости, землячок.

– Приду.

Наблюдательный пункт

За поворотом я услышал хрипловатый голос Петра Иваныча. Я остановился, вынул из сумки письмо, чтобы он сразу увидел его.

Наблюдательный пункт разведчиков был устроен прямо в траншее. Сверху он был накрыт жердями и дерном. На трех железных ногах стояла стереотруба. Она выглядывала в окошко в крыше. Возле стереотрубы были врыты в землю короткая скамейка и сбитый из досок стол. На нем лежала толстая, такая же, как у меня, тетрадь.

Пётр Иваныч сидел у стереотрубы, а Витя и Яшка отдыхали на земле. Пётр Иваныч увидел меня и нахмурился:

– Это еще что такое? Кто разрешил?

– Я вам письмо принес. Вот.

– Подождал бы. Нечего горячку пороть.

И Витя смотрел на меня недовольным взглядом.

– Чтоб этого больше не было! – строго сказал Пётр Иваныч. – Ясно?

– Ясно.

Его взгляд смягчился, и он взял у меня письмо.

– Витёк, понаблюдай пока, – попросил он Витю и поменялся с ним местами.

Пётр Иваныч внимательно прочитал адрес, и глаза его потеплели. Он оторвал край конверта, бережно расправил листки и начал читать. Глаза его медленно ходили по строчкам. Вот он улыбнулся чему-то, потом задумался и снова заулыбался, потирая небритую щеку.

Пётр Иваныч не торопясь дочитал письмо, аккуратно сложил листки и спрятал в карман гимнастерки. Потом достал трофейный портсигар, свернул цигарку и закурил.

А Витя сидел у стереотрубы, водил ею по немецкой обороне, старался что-то высмотреть.

– Витя, можно? – попросил я. – Немножко.

Он сделал вид, что не слышит, – всё еще сердился, что я прибежал. Но потом смилостивился:

– Садись.

Он подвинулся, и я взобрался на скамейку. Ноги не доставали до земли. Я покрепче вцепился в стереотрубу и прильнул к окулярам.

Между черточками и крестиками на стекле были видны такие же, как у нас, земля, болото, кусты, бугры, выжженная солнцем трава. Но там сидели немцы. И всё это было чужим, не нашим. Вот обозначилась узкая полоска траншеи. В ней что-то двигалось. Мелькнула немецкая каска.

– Хватит, – положил Витя руку мне на плечо, – насмотрелся.

Он снова сел за стереотрубу, взял тетрадь.

– Пётр Иваныч, – сказал он, не отрывая глаз от окуляров, – траншея-то у них не сплошная. Там же болото. Фрица в болото не заманишь. Чистенько воевать любит.

Пётр Иваныч очнулся от своих мыслей:

– Чистенько? Это неплохо. Сработаем чистенько.

О чем они? За «языком» снова пойдут?

А Витя уже будто диктовал самому себе:

– Противник перед фронтом сплошной траншеи не имеет. Оборонительные рубежи – отдельными очагами. Передний край – четыреста – пятьсот метров от нашего. Его огневая система… Ну-ка, система, какая ты? Пулемет в кустах, ага! Посмотрим дальше. Еще один. А, фаустнички! Добычу ждете? Посмотрим, кто кому добычей будет. Вроде пока тихо у них…

– Тишине не верь, – сказал Пётр Иваныч. – Дай-ка я погляжу немного.