Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4

Никакой уверенности в будущем у нее не было, и она старалась не думать о том, что станется с нею, если чувства принца вдруг переменятся. «Почему я не могла быть счастливой там, в Удзи?» – спрашивала она себя, жалея, что нельзя вернуть прошлое. Когда карету провели под «трехслойными крышами» и между «крепкими стенами»[18], у Нака-но кими невольно захватило дух от восхищения. Подобной роскоши она еще не видала. Давно поджидавший ее принц сам вышел к карете и помог ей спуститься. Ее покои, равно как и покои, предназначенные для прислуживающих ей дам, сверкали великолепным убранством. Принц позаботился обо всем, не упустив из виду ни одной мелочи. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений относительно положения Нака-но кими в доме на Второй линии. «Это не простое увлечение», – говорили люди, изумленные столь неожиданным поворотом событий.

Тюнагон собирался переехать в дом на Третьей линии к концу луны, а пока время от времени заходил туда и наблюдал за ходом работ. В тот день он задержался на Третьей линии до позднего вечера, рассудив, что, поскольку дом принца совсем рядом, новости дойдут до него гораздо быстрее. В самом деле, очень скоро посланные им передовые возвратились с подробным рассказом о том, как прошел день. Услыхав, что принц окружил Нака-но кими нежными заботами, Тюнагон возрадовался и вместе с тем подосадовал на собственную опрометчивость.

«Ах, если бы вспять повернуть наши годы…» (327) – вздыхал он, затем, хоть чем-то уязвить желая, сказал:

– Лодка скользит
По залитой солнцем глади
Озера Нио (443),
Едва различима. И все же
Сумел я увидеть тебя,—

Левый министр предполагал, что союз между его Шестой дочерью и принцем Хёбукё будет заключен до конца луны, и был весьма недоволен тем, что тот, словно желая упредить его, перевез в свой дом никому не известную особу, после чего совершенно перестал появляться на Шестой линии. Понимая, что министр вправе чувствовать себя обиженным, принц написал его дочери и она ответила ему.

Весь мир знал, что в доме Левого министра готовятся к церемонии Надевания мо. Любая отсрочка возбудила бы ненужные толки, поэтому по прошествии Двадцатого дня министр все-таки надел на дочь мо. Он решил предложить ее Тюнагону. Правда, к союзам между близкими родственниками принято относиться с предубеждением, но Тюнагон был слишком выгодным зятем, чтобы уступать его кому-то другому. Тем более что особа, которая все эти годы была предметом его тайных помышлений, скончалась и он должен был тяготиться своим одиночеством. Принимая все это во внимание, Левый министр послал к Тюнагону верного человека, дабы тот разузнал о его намерениях.

– Убедившись воочию в тщетности мирских помышлений, я проникся еще большим отвращением к миру, – ответил Тюнагон. – Боюсь, что союз со мной вряд ли принесет кому-нибудь счастье, да и сам я…

Словом, он явно не собирался связывать свою судьбу с кем бы то ни было, и Левый министр почувствовал себя глубоко уязвленным. Да и мог ли он ожидать, что его предложение, на которое он решился после долгих, мучительных сомнений, снова встретит отказ? Однако настаивать он не стал. Хотя Тюнагон и приходился ему младшим братом, в его манере держаться было что-то такое, что заставляло людей робеть перед ним, и вряд ли стоило принуждать его к этому союзу.

Настала пора цветения, и однажды, любуясь вишнями у дома на Второй линии, Тюнагон невольно вспомнил о жилище, «хозяином брошенном» (444).

– «Ничье сердце не дрогнет» (444), – словно про себя произнес он и отправился навестить принца Хёбукё.

В последнее время принц почти не покидал дома на Второй линии, и взаимная привязанность супругов умножалась с каждым днем. Подобное благополучие не могло не радовать Тюнагона, но, как это ни странно, он до сих пор чувствовал себя обманутым. Так или иначе, у него не было больше причин беспокоиться за Нака-но кими.

Они долго беседовали о том о сем, но вечером принц должен был ехать во Дворец, и, когда карета была готова, а в покоях начали собираться его многочисленные приближенные, Тюнагон перешел во флигель. Роскошные покои, в которых жила теперь Нака-но кими, так не похожи были на бедную горную хижину! Подозвав одну из прелестных девочек-служанок, чьи изящные фигурки мелькали за занавесями, Тюнагон велел ей доложить госпоже о своем приходе. Дамы принесли для него сиденье, и очень скоро одна из них появилась с ответом от госпожи.

– Мы живем рядом, – сказал Тюнагон, когда его провели в покои, – казалось бы, ничто не мешает мне навещать вас так часто, как хочется, однако, не имея повода, я не осмеливался даже писать к вам, опасаясь навлечь на себя недовольство вашего супруга. Увы, слишком многое изменилось за это время. Часто, глядя на прекрасные, окутанные дымкой деревья, я вспоминаю о прошлом и печалюсь.