Повесть о юности

Положение осложнялось тем, что класс был один, без классного руководителя. А в силу класса Сухоручко не верил, главное — не верил в его добрую волю. Жизнь и успехи класса он всегда объяснял с точки зрения полюбившейся ему древнерусской формулы: «Царь указал, бояре приговорили». Даже урок, который он получил в прошлом году, не заставил его внести поправку в эту формулу, а еще больше убедил его в правильности ее: во всем он винил Полину Антоновну. Это она «шпионила» тогда и раскрыла его проделку со справкой, это она настроила директора, учителей, а потом и родителей, она подстроила выступление Бориса на педсовете, всегда и во всем — она. И ребята, так называемый коллектив, — марионетки в ее руках и больше ничего. В минуту откровенного разговора он так и сказал ей однажды:

— Коллектив, коллектив!.. Какой у нас коллектив? Без вас никакого коллектива бы не было. Это все вы, Полина Антоновна!

Поэтому, обидевшись на класс, Сухоручко быстро учел, что теперь нет этого всевидящего глаза и этой воли, которая все держит в своих руках, — теперь можно помериться и посчитаться: кто кого? Война так война, — я вам докажу!

Борис попробовал поговорить с ним, усовестить.

— Ты совсем не так, совсем неправильно отнесся к решению комсомольского собрания, — говорил Борис. — Если ты действительно стремился в комсомол, ты должен был сделать из того, что тебя не приняли, выводы для себя, а ты…

— Вот я и сделал! — вызывающе ответил Сухоручко. — Вы думали, я у вас в ножках буду валяться?

— Ты этим доказываешь только то, что комсомольская организация была права в своем решении, — сказал Борис. — Сам же и доказываешь!

— Ну и что ж!.. Ну и доказываю! Теперь мне все равно!

— Значит, тебе вообще все равно!

— Ну и что ж!.. Ну, и вообще! — упрямо стоял на своем Сухоручко. — А ты что? Перевоспитать меня хочешь?

— Дурак ты, Эдька! — попробовал Борис перейти на фамильярный, товарищеский тон. — Ну что ты в бутылку лезешь? Ну что ты этим добьешься? Мы думали…

— Вы думали, что я из-за института в комсомол поддаю? — зло перебил его Сухоручко. — Ну и пусть! Ну и думайте! Сухоручко — хулиган! Сухоручко — карьерист! Ну и думайте!.. И вообще, чего ты ко мне пристал? Пошел к черту!..

Потом ко всему прибавилась безобразная история с Майей Емшановой. Сухоручко приметил ее давно, однако Майя его явно избегала. Сначала он не верил этому — в компании Додика не допускали и мысли, чтобы девочке не нравились ухаживания мальчика. Потом ему стало обидно, и он начал преследовать Майю, пока не был задержан швейцаром женской школы.

После этого мальчики решили, что на совместное собрание с девочками класс не может прийти, не решив вопроса о Сухоручко.

Председатель собрания, Игорь Воронов, сурово взглянул на Сухоручко и сказал:

— А ну! Выходи!

— А почему? — с развязной улыбкой спросил Сухоручко. — Зачем выходить? Я и отсюда могу!

— Я тебе говорю: выходи к столу! — повторил Игорь.

— Ах, ах! Скажите пожалуйста! — продолжал паясничать Сухоручко.

Борис видел, как напрягся Игорь, делая усилие над собой, чтобы не выскочить из-за своего председательского стола, не схватить Сухоручко за шиворот и не поставить его здесь, рядом с собою, на виду у всех. Ребята тоже притихли, следя за ходом этого поединка. Глаза у них разгорелись, в позах, в лицах отображалось кипевшее в них едва сдерживаемое возмущение. Оно нарастало с каждой секундой все еще продолжавшегося кривлянья Сухоручко, настраивая против него и тех, кто за минуту до того, может быть, относился к нему снисходительно, сплачивая всех, кто хотел порядка в классе в этот ответственный период его жизни.

Вася Трошкин наконец не выдержал и схватил Сухоручко за грудь.

— Ты что ж?.. Ты долго будешь?

— Трошкин! Сядь! — не своим голосом крикнул Борис.

Он чувствовал, что если не остановить, то вслед за Трошкиным сейчас сорвутся все — и закричат, и зашумят, и получится свалка, драка, скандал. Все это, очевидно, с такой силой выплеснулось в его окрике, что Вася тут же отдернул руку и послушно пошел на свое место и только проворчал:

— А что ж он?..

— Сухоручко! Выходи к столу! — со всей силой спокойствия и со всей силой решимости еще раз негромко проговорил Игорь.

— П-жалуйста!

Сухоручко пожал плечами и вразвалку пошел к столу, повернулся лицом к классу и сделал жест развязного конферансье. Он рассчитывал на улыбку, на смех, на то, чтобы перевести все в шутку, но этого не получилось — ребята были настроены по-боевому. И так же по-боевому они принялись обсуждать его поведение — упрекали в несознательности, в отсутствии чувства товарищества, в эгоизме, в легкомыслии, во всем, в чем только можно было обвинить человека, не признающего законов коллективной жизни.

Но на Сухоручко все это мало действовало, — он продолжал паясничать, отшучиваться, строил гримасы и заводил самые нелепые препирательства.

— А что с ним возиться? — встал вдруг Миша Косолапой. — Объявим ему бойкот — и все! Раз он ничего признавать не хочет!

Эта мысль была такой неожиданной, новой и в то же время так четко выражала настроение класса, что она всем понравилась. Понравилась она и Борису.