Повесть о храбром зайце (СИ)

Заяц: А я заяц, террорист и враг народа. Что скажешь, товарищ прапорщик?

Собакин: Тебе я, гав-гав, ничего не скажу, мля. Щас прикатят переговорщиков, мля, будешь с ними трепаться, мля. А я тебя застрелю потом, понял, мля? Террорист и враг народа, мля! Ты у меня покатаешься по земле кусочками, мля! Гав-гав-гав, мля!

Заяц (борову): Нравится товарищ?

Боров: Хорош!

Заяц (Собакину): Хорошо говоришь, товарищ! Ждём переговорщиков. Только ты имей ввиду, товарищ: подойдёте ближе — начнём валить заложников! Здание наше. Входы, выходы — всё заминировано. Как на гитаре — струнки одни! Рванёт, мало не покажется никому! Ты передай, передай! Передай своим начальникам, товарищ!

Товарищ прапорщик не ответил. Посмотрел на часы, плюнул. Стоит, смотрит. Ждёт.

Заяц: Ждёт кого-то. И мы подождём. Интересно же, какие такие «переговорщики» нас повидать «прикатят», ась?

Боров: Заяц! Переговорщики, хронь — это ладно! Ты-то что наговорил? Какие заложники на? Какие мины? Ты, хронь, о чём?

Заяц: А что мне говорить-то? Какие ещё есть варианты? Они уже сами решили, что мы террористы и заложников держим. Они не верят, что мы зеки, сбежавшие. Думают, что кто-то извне ворвался то ли нас освободить, то ли прокурора ихнего повесить за царя казнённого. А теперь вот здание захватили — эти кто-то извне — будут требования предъявлять, понимаешь? У них уже всё сложилось в головах их! Я подыгрываю как могу.

Боров: Экий ты прозорливый, заяц! Допустим так — звучит-то здраво на. Но надо хоть кинуть им что-то на! Как ты там говорил, хронь? «Уважение внушить» на!

Заяц: Что ты предлагаешь?

Боров: Давай я спущусь под землю на. К нашим камерам на. По-быстрому, не волнуйся, по-быстрому! Отрежу голову какой-нибудь жабе.

Заяц: Чем резать-то будешь?

Боров: Ножик же был на! У лиса возьму.

Заяц: Ну давай. Если встретишь кого, дай знать.

Боров: Дам знать. Узнаешь, хронь. Я мигом!

Заяц: Давай.

«Как быстро мы превратились в настоящих террористов! Как легко мы перешагнули через мораль! Хоть перед чем-нибудь мы остановимся теперь?! Вот теперь… имею ли я право на молитву?! «Теперь и отныне»? Нет. Нет, «теперь и отныне» только а ад! Без надежды, без любви!»

Прапорщик Собакин скомандовал что-то на своём собачьем, взвод расступился. Собаки приготовились отдать честь прибывающему на место начальству, послышался рёв двигателя, ритмичный перестук металла. «Какая-то машина едет.»

Заяц: Лис! (Крикнул заяц лису, всё ещё стоявшему на крыше.) Что это?

Лис: Ничого доброго. Танк иде.

Заяц: Они существуют? Я думал — это так, анекдоты кабацкие!

Лис: Зараз сам побачиш!

Заяц: Квакера видишь? Волка?

Лис: Поки немаэ.

Заяц: Ты смотри, смотри! Враг с тыла опаснее любого танка!

Лис: Добре, добре!

На арену въехал танк. Машина на гигантских гусеницах. Сверху башня — как голова крутится — а из неё пушки торчат, 2 окошка маленьких и люк. Прозвучал сигнал, что-то внутри стукнуло дважды, люк открылся, показалась голова.

???: Що, хлопци? Приихав, батько! Ха ха ха ха!

«Волченко! И ты тут, подонок! Пострелять приехал!»

IV

Прапорщик Собакин влез на танк — обстановку докладывать. Встал на одно колено, как рыцарь перед дамой, загавкал сдержанно, замлякал, сам себя стесняясь. Волченко смотрел поверх — всегда поверх — он главный после Бога. Казалось, сцена эта очень привычна для обоих. Артисты приловчились друг к другу, спелись. То и дело Собакин показывал лапой на музей — рисовал на воздухе «кружки и стрелы», крутил карту перед носом волка, пока тот не выхватил её и не разорвал. Это тоже было привычным. Собакин растерялся разве что для виду (он умел это делать), собрался и в 2-ух-3-ёх гав-гав высказал все свои соображения. Их было немного.

Волченко вышел из танка, показался в полный рост (надо сказать, немалый для волка). Покричал на Собакина и на отдельных его солдат. Заметил вдруг аркбалисту, приготовленную к выстрелу, и тут же забыл обо всех своих делах. Его интерес к оружию затмевал всё, включая национальные интересы страны (причём любой на карте). Волченко перенацелил аркбалисту на какую-то скульптуру в саду при музее, выстрелил. После выстрела посмотрел в подзорную трубу — результат его порадовал: теперь у скульптуры нет не только рук, но и головы.

В подзорную трубу волк разглядывал окрестности — искал новые мишени. Террористы его как буд-то бы не волновали вовсе. Он и не смотрел в их сторону, пока не услышал знакомый давно ему голос. А потом ещё один, ещё лучше ему знакомый. Это заяц перекрикивался со своим дозорным лисом — их было слышно издалека, они это знали и этим пользовались.

Волченко вернулся на арену. Встал на свой танк, всё такой же уверенный, смотрящий поверх. Что-то изменилось, конечно, но это было тонко, а тонкое волкам скрывать нетрудно — «такая уж натуррра их».

Волченко: Гей, заэц!

Заяц: Волченко! Вижу тебя, вижу.

Волченко: Як справи, заэц?

Заяц: У меня-то хорошо, как видишь. Сам-то как? Держишься?

Волченко: Не скаржуся. Не скаржуся. Бачишь яку штуку мени зробили? (Показал на танк.)

Заяц: И что — стреляет?