Повесть о художнике Айвазовском

Картины Айвазовского были в центре внимания великосветского Петербурга. Граф Виельгорский завидовал графу Панину. Сам царь отправился смотреть их в дом к министру юстиции. Передавали слова царя: «Они прелестны! Если бы можно было, то, право, я отнял бы их у Панина».

Эти слова Николая I облетели петербургские салоны. Светские женщины устроили за Айвазовским настоящую охоту. Они проявляли колоссальную изобретательность, шли на всякие ухищрения, лишь бы заманить его хотя бы на один вечер в свои салоны. От многих приглашений Айвазовский не мог отказаться. Он начал часто появляться в салоне княгини Одоевской. Собственно говоря, Айвазовский приходил к князю Владимиру Федоровичу.

Давно уже так повелось в доме Одоевского: у него в кабинете или в библиотеке собираются его гости, а в гостиной у княгини Ольги Степановны свои.

В начале вечера, когда в гостиной Ольги Степановны еще никого не было, Айвазовский мог беспрепятственно наслаждаться беседой и музыкой в кабинете хозяина, но как только у княгини собирались гости, приходил слуга и объявлял, что княгиня просит Ивана Константиновича к себе.

Однажды Айвазовский пришел к Одоевским раньше обычного. В кабинете сидели только Владимир Федорович и худощавый человек небольшого роста со светло-русой бородкой. Айвазовский его не знал. Незнакомец был увлечен разговором и не заметил вошедшего художника. Он дрожащей рукой поднес ко рту платок, чтобы заглушить мучительный кашель, и с большим трудом, но страстно продолжал прерванную речь:

— Отнимать у искусства право служить общественным интересам — значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкой праздных ленивцев…

Новый приступ кашля, сотрясавшего все тело, заставил его умолкнуть. На платке, который он прижал к губам, показалась кровь.

Одоевский захлопотал, уложил гостя на диван и быстро поднес ему стакан заранее приготовленной соленой воды. Видно было, что гость здесь не впервые и хозяин озабочен его болезненным состоянием.

Через несколько минут больной почувствовал себя лучше.

— Ну вот, слава богу, обошлось, — облегченно вздохнул Одоевский. Впредь, Виссарион Григорьевич, покорно прошу больше щадить себя и не доводить до такого состояния по милости Айвазовского… Кстати, не угодно ли вам познакомиться с самим Айвазовским?

Одоевский сделал жест в сторону художника, застывшего у двери в недоумении от всего увиденного и услышанного. Но еще больше Айвазовского был смущен сам Виссарион Григорьевич Белинский.

Одоевский обратился к Айвазовскому:

— Должен огорчить вас, Иван Константинович: Виссарион Григорьевич только что скорбел о том, что ваши прелестные виды Италии, полные такой счастливой безмятежности, усыпляют чувство общественного долга у художника и у зрителей и лишают искусство его самой живой силы, то есть мысли… А остальное вы сами слышали.

Айвазовский был взволнован этой встречей. Он вспомнил, как в Риме вместе с Гоголем читал статьи Белинского. Их тогда захватила страстность, с какой критик писал об искусстве. И вот теперь он неожиданно встретился с Белинским, со знаменитым критиком, о котором всюду так много говорят — кто с любовью и уважением, а кто со злобой и ненавистью, как, например, Нестор Кукольник. И вдобавок встретился, когда Белинский так резко и непримиримо осуждал его творчество. А он-то думал, что его картины приносят людям радость.

Айвазовский, робея, как когда-то в студенческие годы, подошел к дивану, на котором лежал Белинский.

Виссарион Григорьевич удивился: он ожидал встретить самоуверенного модного художника, а перед ним был еще молодой человек, меньше тридцати лет, с очень симпатичным, умным лицом, украшенным черными бакенбардами.

Белинский приподнялся и сердечно пожал руку художнику.

В этот вечер Белинскому и Айвазовскому не удалось поговорить так, как им хотелось бы. Скоро начали приходить гости, и Белинский незаметно ушел.

Но после первой встречи Айвазовский стал искать новых встреч с Белинским. Несколько раз он видел его у Одоевского, Всегда окруженного людьми. Виссарион Григорьевич до самозабвенья спорил о литературе. Однажды Айвазовский присутствовал при беседе, когда Белинский говорил о высоком назначении писателя.

— Благородно, велико и свято призвание поэта, который хочет быть провозвестником братства людей, — воскликнул Белинский и глаза его засверкали, — а у нас еще и по сию пору царствует в литературе благоговение к авторитетам, мы в литературе высоко чтим табель о рангах и боимся говорить вслух правду о персонах, у которых высокие покровители в гостиных и в иных местах. Говоря о знаменитом писателе, мы всегда ограничиваемся одними пустыми возгласами и надутыми похвалами. Сказать правду о таком писателе у нас святотатство. А этот знаменитый писатель за всю свою жизнь не только ничего не сделал для человека, но и не подумал о нем.

Вскоре после этой встречи с знаменитым критиком Айвазовский уединился у себя в мастерской. Знатные заказчики выражали неудовольствие: давно уже прошли сроки обещанных картин.