Повесть о художнике Айвазовском

Вечером у Айвазовского собрались знакомые художники. Позже всех явился Репин. Еще в дверях кабинета Илья Ефимович возбужденно произнес:

— Разрешите вас обнять, дорогой Иван Константинович! Воистину скажу: Айвазовский в скульптурном изображении пал жертвою войны. Турки как бы мстят вам за свое поражение.

Айвазовский был растроган. От волнения он ничего не мог сказать, а только крепко обнял и поцеловал Репина. Гости обступили Ивана Константиновича и Илью Ефимовича. Усаживаясь на любимое место у овального стола, Репин добавил:

— Мы с вами, Иван Константинович, в своем роде однополчане: оба бьем по этим зарвавшимся янычарам. Вы своими бесчисленными картинами о победах русского флота над турками, я же своими «Запорожцами».

— Это вы верно сказали, Илья Ефимович. Никто не упрекнет, что мы, художники, не воюем с неприятелем. Каждая победа наших войск на суше или на море радует, меня как русского в душе, и дает мысль, как художнику, изобразить ее на полотне.

— Скажите, Иван Константинович, — снова заговорил Репин, и глаза его стали печальными, — что слышно о положении ваших соплеменников? В Турции ведь проживает много армян.

— Да, мой друг, не только в Турции, но и в Болгарии, где идут бои. Мне пишут, что армяне, помогающие с самого начала военных действий нашим войскам, при оставлении ими вражеской территории, уходили вместе с русскими войсками.

— Как же они теперь будут?

— Молодые армяне участвуют в боях вместе с русскими солдатами, а старики, женщины, дети перешли на положение беженцев. И хорошо сделали, ибо есть сведения, что во многих местах турки намереваются устроить резню армян.

Репин порывисто поднялся и почти вплотную подошел к Айвазовскому, который во время беседы стоял, прислонившись к книжному шкафу.

— Иван Константинович, я ведь не из простого любопытства расспрашиваю… Я с Украины и люблю ее всем сердцем. Кому же неведомо, сколько горя испытали украинские люди в проклятой Туретчине. Сколько наших погибло там в жестокой неволе! А разве забудутся те времена, когда турецкие полчища совместно с татарами топтали и кровью заливали украинскую землю, жгли села, города, глумились над женщинами, убивали стариков, детей. Страшно вспомнить! А теперь турки над армянами, болгарами, греками глумятся. Сколько семей осталось без крова, без хлеба… Так вот, Иван Константинович, я хотел бы чем-нибудь помочь несчастным армянам-беженцам. Научите, как это сделать.

Репин был глубоко взволнован. Слова, с которыми он обратился к старому художнику, шли из глубины души.

Айвазовский с трудом сдержал слезы. Он крепко сжал обе руки Репина.

— Спасибо, друг! Не от меня одного, от всех обездоленных войной спасибо! — Иван Константинович горячо поцеловал Репина. — Я думаю отправиться в Феодосию в ближайшее время, не дожидаясь начала весны, так как мое пребывание там может быть сейчас полезно. Ходят слухи, что в Крыму появились первые беженцы — армяне и греки. А от вашей помощи, Илья Ефимович, не откажусь и благодарю вас за нее как русский художник русского художника и как армянин — брата-славянина.

Айвазовский приехал в Феодосию ночью. В доме засуетились, забегали с фонарями. Иван Константинович прошел прямо в зал. Там уже не было заметно никаких следов недавнего разрушения: к его приезду постарались закончить ремонт.

Он отказался от ужина и сразу же лег в постель, утомленный дорогой.

Когда он проснулся, было еще рано. В доме было тихо, все спали. Айвазовский лежал некоторое время, прислушиваясь к предутренней тишине родного дома. Еще с детских лет он любил эти мгновения, когда рождался новый день и душа предвкушала новые впечатления, когда казалось, что каждый день сулит ему еще неизведанные радости.

Но сегодня он проснулся от ощущения тревоги. Айвазовский начал одеваться. Тревога подгоняла его, заставляла торопиться, а куда он и сам не знал.

Быстро пройдя анфиладу комнат, он вышел на балкон.

Было тепло, рядом шумело море. От него, несмотря на февраль, пахло весной.

Художник долго стоял, зорко вглядываясь в сторону портовых причалов, где, как ему показалось, двигалось что-то черное и большое. Наконец начало рассветать, и он разглядел, что на бульваре недалеко от его дома расположились люди со своими пожитками. Это были беженцы, прибывшие ночью в Феодосию.

Сердце у Айвазовского дрогнуло. Не медля, он прошел в комнаты и направился к выходу. В прихожей его уже дожидался Дорменко — молодой слуга, очень преданный ему человек.

Набросив пальто на плечи торопившемуся художнику, Дорменко хотел было его сопровождать, но Айвазовский отрицательно покачал головой.

Город спал, даже дворники еще не вышли подметать улицы. Стояла тишина, только волны разбивались о берег.

Но люди на бульваре не спали. Каждая семья понуро сидела у своих жалких пожиток; женщины и дети, закутанные в старые одеяла, смотрели воспаленными глазами на пустынную улицу чужого города. В этих глазах было отчаяние, ужас, нечеловеческая усталость. Они уже все видели, эти глаза — даже смерть, которая не пощадила их близких, но пока еще щадила их самих.