Повесть о художнике Айвазовском

Гайвазовский знал о всех толках вокруг оперы. Глинка был другом Брюллова. Карл Павлович в присутствии своих близких учеников был откровенен. Он особенно негодовал на продажного журналиста Фаддея Булгарина, грубо и нагло выступившего в газете против оперы. Брюллов долго не мог успокоиться. В такие минуты он любил, чтобы Гайвазовский играл ему на скрипке. Карл Павлович слушал восточные мелодии, которые особенно удавались Гайвазовскому, и говорил:

— Как жаль, что Глинка не слышит этих мелодий. Ему они непременно доставили бы удовольствие. Но Михаилу Ивановичу сейчас не до нас. Задумал новую оперу писать.

В те дни Гайвазовский шел однажды по улице. Недалеко от Летнего сада он увидел Пушкина вместе с Жуковским.

Жуковский шел рядом с Пушкиным и, по-видимому, что-то ему выговаривал.

Гайвазовский успел рассмотреть лица у обоих: у Василия Андреевича лицо выражало суровую важность и непреклонность, у Пушкина лицо нервно подергивалось, а взгляд, какой-то блуждающий, рассеянный, выражал мучительную тоску. Он слушал Жуковского, не поворачивая к нему головы, и нетерпеливо постукивал тростью по тротуару.

Гайвазовский посторонился, совсем прижался к чугунной ограде, стараясь остаться незамеченным. Юноша даже решил не поклониться, чтобы не помешать, видимо, очень важной беседе двух поэтов.

Но Пушкин его заметил, на лице появилась улыбка. Поэт был рад встрече с юным художником, которого он хорошо запомнил. Помимо этого, встреча давала возможность прервать неприятный для него разговор с Жуковским.

Пушкин окликнул Гайвазовского.

— Мы с Василием Андреевичем только что от Брюллова, — приветливо заговорил он, — там вспоминали вас. Карл Павлович жаловался на отвратительную петербургскую зиму и вспоминал юг. Потом он вдруг просиял и сказал, что усадит Гайвазовского писать по памяти Феодосию в летнюю пору. «Полуденное солнце родины Гайвазовского заставит меня забыть зимний холод», — сказал Карл Павлович. Брюллов прав. Надо вам, Гайвазовский, согреть нас, жителей севера, роскошными картинами Тавриды.

Гайвазовский слушал Пушкина, и на душе у него становилось необыкновенно хорошо, как будто с ним беседует не великий поэт России, а очень близкий, давно знакомый человек. И Гайвазовский ответил:

— Это вы, Александр Сергеевич, скорее согреваете меня здесь своими стихами о Тавриде. В петербургское ненастье и непогодь я без конца повторяю ваши строки:

Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюсь я,
Воспоминаньем упоенный.

Я слышу в ваших стихах, Александр Сергеевич, неумолчный голос моря и мечты уносят меня в город моего детства.

Голос Гайвазовского прерывался от волнения, в глазах его светилась такая любовь, что Пушкин забыл о своих невзгодах, мучивших его еще несколько минут назад. Он порывисто сжал руку Гайвазовского.

— Вы снова заставили меня вспомнить самые счастливые дни моей юности, знойные берега Тавриды, ее стройные тополи и темные кипарисы…

Ласковое обращение Пушкина сделало юношу безмерно счастливым.

— А я, мой друг, — произнес Жуковский, — имею удовольствие порадовать вас — Наталья Николаевна нашла в вас сходство с портретами Александра Сергеевича в молодости. Я так же присоединяюсь к ее мнению.

Пушкин вдруг весело рассмеялся и притянул Гайвазовского к себе. Снег усиливался. Жуковский увлек Пушкина за собою к остановившемуся рядом экипажу. Уже из экипажа Пушкин протянул Гайвазовскому руку и сказал:

— Непременно приходите к нам. Я и Наталья Николаевна будем очень рады.

Снег продолжал падать и вскоре покрыл белым покрывалом крыши домов, мостовые, тротуары. Прохожие спешили укрыться от него. Один Гайвазовский медленно шел, счастливо улыбаясь и не замечая, что его академическая шинель из темной стала совершенно белой. Свежинки кружились перед его глазами, повисали на ресницах, а ему они казались лепестками цветущих черешен в далеком, теплом Крыму.

Было 27 января 1837 года. Стояла морозная, ветреная погода. Днем великосветские дамы, невзирая на ветер, катались со своими кавалерами по Дворцовой набережной. Вечером по петербургским гостиным разнеслась весть, что Пушкин дрался на дуэли с Дантесом и смертельно ранен.

Пушкин невыносимо страдал два дня. В эти дни Петербург стал неузнаваем. У дома на Мойке, где жил поэт, все время толпились взволнованные, негодующие люди. Все были встревожены состоянием поэта. В народе шел глухой ропот против Дантеса и его приемного отца — голландского посла барона Геккерена. Царь испугался скопления народа на улицах Петербурга. Он приказал усилить патрули. Всюду разъезжали конные жандармы.

Так же как на всех честных русских людей, известие о дуэли Пушкина обрушилось на Гайвазовского, как страшный удар судьбы. Не помня себя от горя, он побежал на Мойку, где толпился встревоженный народ.