Повесть о художнике Федотове

– Сижу я и читаю «Библиотеку для чтения». Чудесная статья – «Испытанный способ предохранить овсяные полосы от нападения медведей». Сижу я боком – иначе сидеть штаны не пускают… Советует господин Марков жечь на полях артиллерийский палильный фитиль, читаю и сам чувствую гарь, думаю, чудится… Медведи не любят запаха гари… Смотрю – внизу около лампы голубоватый дым, а вокруг суетня. Иду с лампой в соседний зал и вижу: дежурный камер-лакей с двумя солдатами гофинтендантской команды ломами вскрывают паркет перед зеркальной дверью. «Кто позволил?» – «Огонь». Я говорю им: «Глупые люди, это лампа моя отражается в зеркалах!» И вдруг зеркальная дверь падает прямо на нас, и оттуда густой дым, такой, как на парадах от стрельбы. Лакеи побежали, а я командую солдатам: «Стать на корточки! С караула не уходить!»

Сам хочу присесть, но лосины мне этого не разрешают. Посылаю разводящего к коменданту Мартынову. Люди сидят в дыму, ждут приказания. Разводящий докладывает: «Его превосходительство господин комендант в театре, при особе его императорского величества».

Пожар гудит. Является Мартынов. Спрашивает: «Караул еще тут?» – «Так точно!» – «Вывести!»

Я даю приказание, но мы не смеем печатать шаг, потому что пол под нами раскален, и уходим не по форме. Мы идем, и я слышу в соседних залах звонкий голос. Входит император, с ним великий князь Михаил Павлович; у них в руках бинокли.

«Глаза налево!» – командую я.

– «Вольно! – говорит его императорское величество. – Караул еще здесь? Спасибо!»

Я начинаю докладывать обстоятельства дела, но вбегает лакей и кричит: «Сейчас потолок обвалится!»

Его императорское величество изволит убыстрить свои шаги. Михаил Павлович кричит: «Выбить стекла!»

Мои молодцы исполняют приказание. Тут возникает сквозняк, и вот в том месте, где была зеркальная дверь, вырастает огненный змей, как молния. Я вижу, как сгорает моя шляпа, лежащая на столе, и исчезают на стенах парчовые обои, и только вытканные золотом гербы губерний еще раскаленно сверкают на пепле.

Вызваны войска – строят каменные стены, чтобы перерезать пожар, – но огонь идет по чердаку и по рамам…

– Не укараулили! – сказал Павел Андреевич.

– Я убежден, – ответил корнет, – что полученная мною благодарность будет записана в формулярный список: что мы горели в полном порядке.

Зимний дворец горел еще несколько суток, но уже подвозили лес и железо.

Потом начали вывозить еще дымящийся мусор. Началась стройка. За стройкой наблюдал генерал Клейнмихель Петр Андреевич, который за работу свою получил золотую медаль с надписью: «Усердие все превозмогает».

Потолок Георгиевского зала, построенный по новой системе, на железном каркасе, упал.

Его восстановили.

Караульное помещение тоже было восстановлено. В нем было сыро, как в баженовском дворце на Мойке при Павле.

Служба строевая

И мой смиренный, кроткий меч

Не знал кровавых, грозных сеч;

Тупой, родясь, умрет неточен,

В крови пред славой непорочен.[25]

П. А. Федотов

Федотов служил исправно и получал награды: в 1837 году – триста рублей; в 1838 году – еще триста рублей. Награды эти давались почти всем, так как жалованья не хватало.

Но отец старел, ушел в отставку на малую пенсию, и бедность художника не уменьшалась.

Шла жизнь. День занят строем. Федотов рисовал по вечерам, изощряя глаз и руку.

Ружье в николаевское царствование не было оружием, это был музыкальный инструмент. Ружье специально ослабляли в сочленениях, винты подпиливались, для того чтобы ружье было темпистым, чтобы оно бряцало.

Рисунки, картины, статуи, казармы и соборы в николаевское время также не были рисунками, картинами, статуями и соборами: все это были тоже декорации.

Федотов рисовал, по крупице накапливая опыт художника и опыт видения мира. Он записывал жизнь быстрым рисунком. Вот солдат чинит штаны на товарище. На другом листке изображен офицер в самых разнообразных яростных позах. Надписи на листке такие:

«Это ужасно! Пятая рота!..»

«Носки потеряла!..»

«Пятая!»

«Морду выше!»

«Где нога?»

«Суетливо! Спокойствия нет!»

Еще есть рисунок: немолодой офицер муштрует старого, усатого, замордованного солдата. Муштровка продолжается, очевидно, долго. У солдата загнанный вид; офицер снял фуражку; сам он имеет вид одновременно отчаянный и повелительный.

Подпись:

«Налево… Кру!»

«Ох, трудно, трудно и туго, тесно и стыдно – очень трудно».

Даже дома с гитарой трудно.

Флейту Федотов оставил. Гитара лучше – под нее можно петь.

В это время в России много пели. Федотов писал песни, подбирал музыку.

Он пел:

Люби сердцем – словца
Не дай Оле.
От словца до венца
Далеко ли,
От венца до отца —
И пойдет без конца.

Глядь – семейство,
Для художника же это злодейство.
Так не смей до венца
Любить Олю,
Доиграй до конца
Свою ролю…