Повесть о художнике Федотове

– Там с фасаду, ваше благородие Павел Андреевич, над трубой огонь небось петушиным хвостом распустился – приметят… Время-то уже к теплу…

– Жги, Коршунов, жги скорее, пока нас самих за хвост не взяли!

Воет в трубе. Теплеет в комнате: в печи горят письма Вернадского, Агина, Шевченко…

Слышно, кто-то идет по деревянным мосткам – трое идут: все ближе, ближе…

Совсем близко… Замолчали… Тишина. Мимо прошли.

Но вот и утро сменяет нетемную ночь. Газеты принесли тревожные вести: во Франции народ обманули, предместья ответили восстанием; баррикады были высоки, как трехэтажные дома; баррикады примыкали к домам.

Баррикад в Париже было до пятисот, но народ не имел предводителя.

Баррикады взяты.

Николай отправил генералу Кавеньяку телеграмму с приветствием.

Во Франции расстреливали.

Значит, золотой мост в будущее будет создан не там…

Вернадского шестнадцатого июня выпустили.

Пришел он не сразу, не на второй день и не на третий. Пришел, оглядываясь. Рассказывал, что Петрашевский держится крепко. Трое из арестованных – Востров, Шапошников, Катенев – сошли с ума.

Допрашивали много сотен людей. Про себя Вернадский говорил неохотно.

Зашел Жемчужников, радовался, что Вернадского освободили: ведь у Евстафия Ефимовича детей много, и все мелкота.

Вернадский рассказывает Жемчужникову, как сидел он в Петропавловской крепости, мечтал о смерти. Вызывали на допрос, допрашивали, исписали страниц двадцать.

– Сказал я им, что воспитывался на средства Общества поощрения художеств. Гравировал памятник Сусанину для «Художественной газеты», на пособие от Академии художеств гравировал рисунки на дереве к «Мертвым душам» Гоголя. Спрашивали о товарищах. Говорю: рисуют, мол. Один генерал спросил: «Вы коммунист?» Я ответил: «Нет, я преподаватель гимназии Вернадский». Посмотрели на меня генералы, тихо переговорили между собой и приказали освободить из заключения.

Так рассказывал Вернадский свою историю Жемчужникову и отцу Лаврову – дьякону Андреевской церкви, смиренному коллекционеру русских картин.

Когда Жемчужников и дьякон ушли, Вернадский перестал просматривать газеты.

– Про вас спрашивали, Павел Андреевич, – тихо сказал гравер, – и даже отцом дьяконом интересовались. Сведения жандармы получили от Антонелли – он был подослан. Говорят, что его за это хотели сделать помощником столоначальника, но ни один столоначальник не захотел иметь своим помощником предателя.

Я решился в эту главу вставить описание того, как Федотов сжигал письма на основании того, что в архивах ни писем к Федотову, ни писем Федотова почти не сохранилось.

Если говорить о федотовских письмах, то разыскано только 18 писем художника; из них 12 черновиков. Между тем количество знакомых у Федотова было очень велико. Значит, письма уничтожены, и уничтожены они были очень тщательно. То, что осталось, совершенно невинно по содержанию и касается главным образом семейных дел.

Цена картин

Все жертвой светских наслаждений,

Презреньем к свету все купил.[47]

П. А. Федотов

Лев Жемчужников и Агин, разговаривая, подходили к академии. Их холодно встретили два сфинкса, спокойные и пожилые. Статуи глядели друг на друга, как академики через зал заседания.

– Какая плохая погода! – сказал Жемчужников.

– Нельзя и погоду ругать. Царь сказал цензорам: «Разве у меня плохой климат?»

Перед зданием непривычная толкотня – сани, кареты, люди.

Мимо пышной мантии статуи Анны Иоанновны прошли художники и начали подниматься по лестнице.

Федотов стоял на ступеньках. На нем был мундир без эполет и треуголка с черным пером. Такой костюм носили офицеры в отставке в парадных случаях.

– Вы не видели еще здесь моей картины «Сватовство майора»? – спросил он. – Пойдемте, она на выставке иначе выглядит. Сами не пройдете – я вас проведу.

Первые залы были пусты; на стенах висели упражнения молодых архитекторов и большие картины, изображающие геркулесов, богатырей и девушек с цветами.

Но в дальнем зале шумел народ и было непривычно жарко. Все толпились перед одной стеной. Перед другой стеной было пусто. На ней висела большая картина: дым взрыва поднимался над проломом, монах ехал на пегой лошадке, девушка поила из ведра раненых.

Пусто было перед картиной Брюллова «Осада Пскова»; картину можно было видеть с верхнего края рамы до нижнего. Люди толпились перед маленькой картиной.

– Господа, – сказал Павел Андреевич, тронув двух или трех человек в заднем ряду, – пропустите автора.

Толпа расступилась охотно и почтительно.

Человек в треуголке с черным пером подошел к своей небольшой картине, повернулся к публике, нагнулся, протянул обе руки вбок и заговорил московским говорком раешника.