Повесть о Морфи

Всеобщее уважение осталось при нём. Бывший судья был избран почётным председателем национального банка Луизианы и попечителем городской больницы «Чарити». Но всё это мало его радовало. Обрюзгший и сразу постаревший, Алонзо Морфи целыми днями сидел на террасе своего загородного домика, а в большом доме на Роял-стрит появлялся только по необходимости.

Долгими часами Алонзо Морфи следил за полётом птиц.

Иногда он поднимался, записывал несколько строк в толстую кожаную тетрадь и опять садился на место.

Всем командовала мать, её худые руки властно вели одряхлевший семейный корабль. К старости она стала деспотичной и нетерпимой, прежняя религиозность начинала переходить в ханжество. Казалось, одна только любовь к музыке, неистребимая и могучая, сохранилась в ней от облика прежней Тельсид — Луизы.

Она вела дом мелочно и крикливо, ссорилась со слугами и угрожала рабам продажей на плантации.

Эбенезер умер, конюхом и кучером стал Джимми. Салли плакала почти беспрестанно.

Дядя Эрнест окончил, наконец, университет и открыл адвокатскую контору на Севере, в штате Иллинойс.

Пол долго не мог привыкнуть, прийти в себя. Когда он жил в Спрингхилле, дом казался ему совсем другим. Жалость к родителям терзала его, как телесная боль, но выхода он не видел.

Катились неприметные, безрадостные месяцы.

Выезжать на Панчо казалось теперь Полу неприличным, пришлось занять верховую лошадь у соседей-плантаторов. Судья перестал ездить верхом, тучность одолевала его.

Дважды Пол получал письма от Мэй, а однажды встретил её в коляске возле старого моста. Мэй очень похорошела и стала совсем взрослой. Рядом с её коляской ехал верхом рыжий Реджи Эллингтон. Пол вздрогнул, поклонился издали и круто повернул лошадь. Он скакал домой и думал о том, как вызовет Эллингтона на дуэль и застрелит как собаку. Никого ещё не ненавидел он с такой силой.

Ночью он не спал, а утром получил от Мэй письмо, ласковое и милое, как обычно. Она спрашивала, почему он не подъехал, увидев её катающейся с Реджи.

Пол не знал, что ему делать. Днём его позвала мать, был длинный, тяжёлый для обоих разговор. На этот раз миссис Тельсид не удалось удержаться от слёз. Зато решение было принято.

Через несколько дней Пол написал Мэй отчаянное письмо, уехал в город и записался на юридический факультет луизианского университета. В те времена не существовало ещё ни твёрдых программ, ни обязательного посещения лекций. Надо было лишь сдавать зачёты и экзамены по множеству предметов, но никого не интересовали сроки их сдачи.

И тут Пол показал себя. Впервые в жизни он работал по-настоящему, мозг его въедался в книги, как кислота. Профессора демонстрировали его друг другу как любопытнейший феномен.

Пол прошёл пятилетний курс за два года. Он стал университетской знаменитостью, даже не заметив этого.

Старый немец Христиан Розелиус, профессор римского права, заявил публично, что за сорок лет преподавания он ещё не встречал такого студента. Известные законоведы судья Теодор Мак-Калеб и Альфред Хэннен, у которых также учился Пол, предсказывали ему блестящую юридическую карьеру.

Один за другим сдавал он досрочно экзамены, и к лету 1856 года с ними было покончено. Полу было присвоено звание «учёного адвоката и юриста». В дипломе значилось, что «Пол Чарлз Морфи, эсквайр, имеет право практиковать в качестве адвоката на всей территории Соединённых Штатов»… но никаких реальных прав этот диплом Полу не давал. Оставалась последняя, но неизбежная формальность — церемония «допущения в суд». Это было всего лишь посвящение в адвокатское сословие, пустая традиция, однако подвергнуться ей мог лишь человек, достигший гражданского совершеннолетия, то есть двадцати одного года, а Полу недавно только исполнилось двадцать лет, надо было ждать около года…

Убедившись в обязательности этой церемонии, Пол со вздохом записался помощником в контору присяжного стряпчего Джарвиса. Джарвис занимался преимущественно делами, связанными с недвижимой собственностью и разделом наследств. Пол рассчитывал получить у него необходимую практику, но дел оказалось до смешного мало. И тогда в летние месяцы 1856 года в шахматную комнату биржевой конторы на Роял-стрит стал регулярно заходить по воскресеньям бледный, изящный, невысокий юноша.

Он играл несколько партий, никогда не проигрывая ни одной, вежливо благодарил партнёра и исчезал до следующего воскресенья. Лишь лучшие игроки города — Руссо, братья Перрэн, старый Стэнли, судья Мик — отваживались играть с ним, но выиграть не удавалось никому. Ничья была событием, о котором говорили несколько дней. И ни с одним из товарищей-шахматистов этот странный юноша не считал нужным сойтись поближе. Он был безупречно вежлив, но, вместе с тем, холоден и недоступен.

В сентябре, когда начала спадать жара, Пол поехал в усадьбу. Он ехал домой как победитель. Дядя Эрнест ехал с Севера специально для встречи с ним.