Повесть о настоящем пиплхейте

Зачем столько пафоса, если в наших руках окажутся тысяча рублей и телефон, сделанный, как всегда, из серого говна? Ещё не перестала смеяться от быстрого бега подворотня, когда мы догнали ничего не подозревающего мужчину. Торвальд хотел с ходу врубить ему трубкой по затылку, но жертва успела оглянуться, и... Торвальд застыл на месте, а за ним и мы.

— Ёпта, — сказал мужик, — ты здесь чего делаешь?

— А ты чего здесь делаешь? — тихо спросил парень.

Мы окончательно запутались и предпочли не вмешиваться, рассматривая того, с кем говорил соратник. Это был обыкновенный русский мужичок, с испитым лицом, заложенным во всех встречных кабаках. Пшеничные липкие усики над распухшей верхней губой, покрасневшая и задубевшая от алкоголя кожа. Обыкновенный русский пьяница. Он не мог сказать и двух слов, не связав их презренным, гоповским 'бля'.

— Бля, сын, — пьяно харкнул мужик, — хуле тебе от меня надо?

Совпадение один на миллион, а значит, меняется дробь, и это уже никакое не уравнение, а перст судьбы. Лично я от услышанного побелел как мел, но даже в бесфонарном мраке было видно, как зарделся от стыда Торвальд. Никакого драматизма, банальная уличная симфония. Весь пафос, который день за днём извергал Тор, вернулся к нему в виде стандартного голливудского поворота сюжета.

— Я тебе не сын, сука.

— Тебе, бля, паспорт показать?

— Заткнись!

— Ты чё, бля, — вдруг оживился мужик, увидев трубу в руках Тора, — решил руку на отца поднять? Ах, я тебя!

Мы не успели ничего сделать, да и не пытались. Торвальд взревел, как носорог и, повалив хлюпкого алкоголика наземь, сокрушительным ударом выбил ему все зубы. Он взбивал лицо человека, точно творог. Проломил нос, раздробил рот и порвал щеки, заехал по голове ботинком. Он убивал не своего отца, а тот стыд, что поначалу просто охватил его, а теперь сжигал, точно казака в медном быке. Ему было стыдно перед нами, и это толкнуло его на убийство. Голова мужчины сначала заплыла фиолетовым сливовым соком, а потом брызнула по сторонам белесо-красной, жеванной массой. Опознать по лицу его уже было нельзя.

Алекс тихо сказал мне:

— Только ничего не говори. Он и нас прищемить может.

Не обращая внимания на окровавленную ситуацию, я поднял выпавший у мужчины паспорт. Через резь в глазах я различил в нём фамилию 'Иванов'. Торвальд тяжело дышал над бездыханным телом, а я, с сумасшедшей улыбкой на губах, задал ему самый дурацкий, самый опасный вопрос, который только можно задать человеку в такой ситуации:

-Торвальд, получается твоя фамилия Иванов?

Он, как бык, с ненавистью посмотрел на меня. Ему теперь было без разницы кого убить, хоть мать Терезу, хоть Мао Цзэдуна. Торвальд поднимается и движется ко мне.

-Эй, эй! Друг, я не это имел ввиду. Я просто спросил.

Передо мной уверенно вырастает Алекс, закрывая меня телом от обезумевшего гиганта:

— Успокойся. Вот паспорт, — он вырывает из моей руки проклятый документ, — это останется между нами. Мы никому не скажем. А теперь надо валить отсюда.

Торвальд Иванов стоит в тяжёлых раздумьях. Парень даже не хочет сказать что-нибудь пафосное. Он совсем поник. Мы кое-как утянули его в лоно проходных дворов. Начавшийся снегопад, который заметал под арку, взвалил на себя роль могильщика.

Глава 20

Фугас

Зима облачила вшивый городок в снежный панцирь. Идёшь, и нежный пушок так скрипит под ногой, что по израненной душе пробегают искры. Первый снег, как первая любовь, скоро обязательно стает, ненадолго оставив в душе мучительное воспоминание. Я покинут и одинок.

Фугас постоянно пропадает по своим неизвестным делам. Алекс, с кем я сблизился в скайпе, но не в жизни, поведал о том, что он давно устроился работать в прокуратуру. Меня сначала это сильно шокировало, но друг объяснил, что пора обзаводиться необходимыми связями, и попросил никому не рассказывать. Но было поздно, я поделился новостью с Максом, который воспринял всё всерьез, но вроде бы дальше это не пошло. Я иногда гулял с Алексом, видя в нем того, у кого есть хоть какая-то цель. Но всегда, когда бы я ни спросил его о мифической акции, которую он обещал устроить, тот грубо отвечал:

— Это не твое дело. Живи и ненавидь, а к двадцати одному году пойми, что ошибался. Всё так и будет.

Я следовал этому совету, хотя не видел в нём смысла.

Торвальд, убив отца-алкоголика, кажется, убил и часть себя. Он молчалив, как мим, но на лице проскальзывают плохо скрываемые молнии гнева, и я начинаю бояться его. Он даже один раз напился, и рассказал мне, что отец давно не жил с его семьей, а в детстве постоянно избивал Тора.

— Это была справедливая месть, — пьяно сказал он, — так должно быть с каждым.

Я давно верю в нашу борьбу, но когда нет зримых плодов, то начинаешь искать отвлечённые цели. Я стал воспринимать себя, как некое поле экспериментов, где боролся ум и величие Знатока, и вместе с тем целенаправленность и простота Алекса. С каждым днём я понимал, что однажды мне надо будет что-то выбрать.

Только ради этого мне придется разорваться на части, и только мягкий снег успокаивал меня.