Повесть о падающих яблоках

– Маша сиречь Мария – имя пришлое[4].А вы его русским считаете. Теперь – помолчи. Сейчас вершится твой рок. Пусть Доля допрядёт свою нить. Пусть исполнится то, что написано в книге Рода[5].

__________

[1] Ночь матери– это ночь перед днем зимнего солнцестояния. Очень древний языческий праздник. Главный атрибут праздника – это венок Йоля. Его делают из веток ели в форме круга. Это символ того, что все в мире циклично: смерть и рождение. Венок означает, что все в мире сменяет друг друга, что-то погибает, а что-то рождается. Выбор зеленых веток можжевельника или сосны не случаен, ведь именно этот цвет можно считать символичным началом возрождения. к тексту

[2] Троян(Траян; Трояк (укр.), Trzy (польск.), Эскулап (лат.)) – славянский бог здоровья, целебных трав, знахарства. Связан с огнем и водою. Покровитель времени и пространства. к тексту

[3] Изменить судьбу, погубить до срока. к тексту

[4] Мария. Имеет несколько значений: «горькая», «любимая», «желанная», «упрямая» или «госпожа» (древнееврейское). к тексту

[5] Род — древнеславянский единый Бог, создатель всего живого и сущего. Отец Сварога и Лады. к тексту

Глава пятая

На школьную ёлку собралась вся деревня от мала до велика. Больше всех радовались, конечно, дети, но и у взрослых глаза сияли. А день и вправду был светлый, праздничный. С самого утра, когда Маша нашла у двери еловый пушистый венок, и до наступления сумерек не покидало её ощущение праздника, как в детстве, когда она засыпала в своей кроватке, зная, что завтра зажгутся свечи на именинном пироге, яблочно-коричный дух которого проникал в детскую.

Маша знала, что там, на маленькой кухоньке, колдует над тестом бабушка, мелькают коричневые, сморщенные её руки, и растёт под руками диво дивное – именинный пирог с яблоками и с корицей.

И свечи загорелись, как и положено. И погасли – по очереди… И загорелись вновь…

Никто из взрослых не проронил ни слова, а уже дети – и подавно, затаив дыхание следили они за горящими свечами, словно где-то в глубине памяти пробуждались воспоминания о давних обычаях их пращуров.

Приближалась самая длинная ночь в году – люди называли это время Корочун. Умирало солнце. Умирало, чтобы возродиться самому и подарить всему живому надежду на возрождение…

Маша подошла к окну. Темно, тихо… Луна где-то за крышами домов прячется. И звон колокольчиков слышится, будто кто-то на тройке мчится… всё ближе, ближе… Когда влетела на школьный двор белоснежная красавица-кобыла, запряжённая в широкие сани-розвальни, Маша глазам своим не поверила. А когда опомнилась, помчалась детишек одевать, чтобы те своими глазами это чудо увидели.

Из саней вышел настоящий дед Мороз в овчинном тулупе до пят, с бородой, с мешком подарков за плечами. Из-под ватных бровей весело сверкали знакомые карие глаза. А дети уже тянули его за длинные полы тулупа, наперебой спрашивали, что он принёс им. И для каждого нашлись у него и шутка, и слово ласковое, и шлепок… Когда мешок опустел, дед Мороз взглянул на Машу и спросил:

– Кататься все поедут?

Взрослые испуганно переглянулись, а дети завизжали от радости и повисли на нём.

– Одевайтесь потеплее, а я в санях подожду, – но за ним уже неслись, запахивая на бегу шубки, дети. Пока Маша одевалась, тётя Тоня зря времени не теряла. Обойдя сани с другой стороны и уперев руки в бока, она грозно двинулась на Грида.

– Чего удумал, шалопай! Покататься ему… Я вот тебя сейчас как прокачу!

– Растеряешь детишков-то по дороге, – прошамкала беззубым ртом старенькая Лукерья, прабабушка Сашки-первоклашки.

– Не растеряет, – Маша, успевшая одеться и выйти во двор, пришла на помощь, – я с ними поеду. Да вы не волнуйтесь, мы недолго, вокруг деревни прокатимся – и всё.

– Так, если с Вами, то пускай, пускай… – одобрительно закивали родители.

– Ребятишкам радость… Вам-то мы доверяем, Марья Александровна…

Маша уселась в сани, крепко прижав к себе детей. Вспыхнули золотые искорки в карих диких глазах, взметнулась из-под полозьев снежная искрящаяся пыль, и полетела красавица-Белянка по скрипучему, накатанному санному следу, мимо дремлющих домов, сверкая елочной мишурой в развевающейся гриве.

Вот и околицу миновали. Притихли ребятишки, завороженные открывшейся перед ними сказкой. Искрилось в лунном свете белое царство безмолвия, крепко спали деревья, укрытые снежным покрывалом, и снилась им Жива-Весна [1], и лишь бубенчик под дугой пел, не умолкая, да поскрипывала под широкими полозьями снежная дорога.

Какой век, какое время на дворе? Сто веков тому назад… а может, вперёд… пролететь птицей над снежными просторами да над лесными чащами – ничего не изменится здесь. Вековые сосны да ели будут окутаны снегом, околдованы зимней дрёмой… И будет им сниться Жива-Весна.