Повесть о парашюте

А что наш самолет мог быть сбит, отнюдь не было преувеличением. Взлетали мы еще засветло и, набрав высоту четыре — пять тысяч метров, переваливали линию фронта. Мы не раз за это время попадали в мертвеннобелые лучи прожекторов и сразу, словно слепые, ничего не видели вокруг. А в ночном южном небе трассирующие снаряды зенитной артиллерии виделись особенно отчетливо. И каждая стремительная вереница их, казалось, была направлена не только в самолет, а именно в тебя. Хотя на самом деле снаряд, как правило, проходил или выше, или ниже. Серьезных же попаданий, к счастью, было не так уж много, и далеко не в каждом полете.

…Перевалив линию фронта, мы обычно снижались до 600–800 метров и шли под покровом ночи. Лежавшие внизу поля, деревни, города, леса — все было погружено в непроницаемый мрак. И что где находится — определить было невозможно. Все сливалось в густую черноту. Из-за этого порой возникали трагикомические ситуации. Однажды, облюбовав приличную площадку, расположенную совсем близко от заданной точки, мы зашли на прямую перед выброской парашютистов и сбавили газ. Моторы стали звучать приглушенно, из патрубков стали выбиваться длинные языки пламени. Они и подвели нас. Вдруг вспыхнули прожектора, осветилось огромное поле. Оказалось, что под нами был действующий ночной аэродром.

Сразу разобрав, что за «птица» пожаловала к ним, гитлеровцы открыли огонь из всех видов оружия, какое только у них было в наличии. Небо расцветилось гирляндами разноцветных ракет, сотни нитей трассирующих снарядов и пуль потянулись к нам. Круто закладывая то левый, то правый виражи, мы поспешили убраться от этого места подальше, взяв, впрочем, его на заметку.

Как видно, немцы не ждали нас в таком глубоком тылу и были удивлены нашему визиту не меньше, чем мы — уготованной нам встрече. Огонь их был не точен. Как потом выяснилось, пробоин у нас было совсем не много…

Вот в такой кромешной тьме надо было найти ту самую «точку», над которой надлежало выбросить парашютистов.

Разумеется, «точка» в подобном случае выглядит, как прямоугольник размером, скажем, в квадратный километр. Но с высоты — это точка. Кроме того, неизвестно, какой силы ветер дует на земле и куда дует, в какую сторону.

Возникали тысячи разных вопросов. И все требовали немедленных ответов. Напрягая глаза до боли, мы сличали полетную карту с местностью, плывущей под нами, и, уловив хоть сколько-нибудь похожие очертания характерных признаков далекой земли, закладывали широкий круг, чтобы еще раз удостовериться в своих догадках и найти наконец искомую точку. Если надо было, вызывали к окну тех, кто раньше бывал в этих местах… И когда в конце концов точно устанавливали, что внизу именно то, к чему мы стремились за три, четыре, а то и за пять сотен километров, считая от линии фронта, я знаком давал команду «приготовиться».

Парашютисты вставали и подходили к двери. Каждый из них давал мне в руки длинную толстую веревку с карабином на моем конце. Другой конец был привязан к вытяжному кольцу парашюта. Проследив весь путь этой веревки — нет ли петель, не провисает ли, не закручивается, — я цеплял карабин за толстый металлический трос, протянутый по всей длине сигарообразного фюзеляжа.

Для чего это делалось?

Многие, если не большинство десантников, которых мне доводилось провожать, прыгали в первый раз. Фал— так называлась эта веревка — должен был обеспечить принудительное раскрытие парашюта.

Это было всегда тяжело — выпускать человека в первый прыжок без подготовки.

Что было у них на душе?

О чем они думали?

Как мог, я старался ободрить каждого. Говорил: «До скорой встречи… Жду вас снова к себе, на аэродром». Дружески хлопал по плечу. Поправлял и без того правильно надетый парашют.

И видел, как светлеют лица, мягчает выражение глаз.

Эта разрядка большого нервного напряжения — я уверен и теперь — была необходима и благотворна. Мне потом, впрочем, говорили об этом и сами десантники…

Закончив эти несложные приготовления, я открывал дверь и всматривался в туманную даль земли, ловя эапомнившиеся по карте ориентиры. Если надо было, через вышедшего из пилотской рубки бортмеханика давал сигнал подвернуть самолет влево или вправо и, уловив момент, говорил первому стоявшему у двери парашютисту: «Пошел». По этому сигналу, немного потоптавшись на месте, парашютист подходил к двери, держа обе руки на закрепленном на груди грузе, и, сгибаясь в пояснице, вываливался через борт фюзеляжа.

Стоя сбоку, я провожал каждого, хлопая рукой по плечу, по спине.

Вся операция выброски занимала несколько секунд. Если с группой был груз, он сбрасывался в первую очередь, за ним следовали парашютисты.

Закончив выброску, я втаскивал все фалы, закрывал дверь и спешил в пилотскую кабину: оттуда был хороший обзор, и легче было считать раскрывшиеся белые купола парашютов. Если счет сходился — все было в порядке, можно было идти домой…