Повесть о партизане Громове

Когда Громов с Нечаевым поднялись по высокому крыльцу и вошли в дом, Тырин сидел за столом и стучал костяшками счётов, видно, прикидывал барыши. Был ом плотный, кряжистый, с кругленьким лицом, на котором выделялись глубокие чёрные глаза и бородка клинышком (раньше бороду он не носил). Рядом с ним — толстая, заплывшая жиром жена. Наваливаясь грудью на стол, она то и дело мусолила во рту карандаш и что-то записывала на листе бумаги. Губы у неё были синие, как у покойника.

— Мир да совет! — поприветствовал Громов.

— Здравствуй! — недовольно поднял голову Тырин и вдруг, узнав Игната Владимировича, воскликнул: — Товарищ Мамонов!..

Громов засмеялся.

— Коротка же у тебя память, Василий Иванович. Давно ли встречались, а уж и не узнал. Помнишь — разговор по поводу поставки мыла. Уваров моя фамилия, Евдоким Семёнович…

Тырин понял.

— Как же, вспомнил, вспомнил. Это в Славгороде-то, — подтвердил он и, словно извиняясь, добавил: — У купца память, как у девки, не долга. Кого обманешь, того сразу же и забываешь.

— Обманываешь? — усмехнулся Игнат Владимирович.

— Бывает…

Тырин отправил жену ставить самовар, чтобы без свидетеля узнать, что такому неожиданному гостю надо.

Громов не замедлил сообщить.

— Нельзя ли у тебя дня три пожить? Знают, что ты эсер, подозрений не будет.

Тырин поморщился, однако ответил дружелюбно:

— Что ж, живи. Сослуживца грех на улицу выгонять.

— Не выдашь?

— Можешь быть спокойным.

— А случайно не знаешь, что тут за подпольная группа работает?

Тырин поколебался, но всё-таки сказал:

— Мамонтова из Кобани. Они где-то в сростках Касмалинского и Барнаульского боров базируются. Можно узнать через Юрова или Шумейко. Только поймать этих мужиков трудно. Бывают дома, но когда — одна тёмная ноченька знает.

— Спасибо, Василий Иванович, за сведения! — от души поблагодарил Громов. — Хоть ты и эсер, а, видно, совесть ещё не потерял.

Тырин неловко улыбнулся.

— От нашей партии толку мало стало, вот я и ударился по торговой линии. И спокойней, и барышей больше…

* * *

Вечером у Тырина собрались гости. Народ всё степенный, зажиточный — местная знать. Среди приглашённых оказалась молодая, лет тридцати, вдова Матрёна Якимовна из кулацкой семьи Курчиных. Она красива: лицо полное, румяное, голубые глаза задумчивые, чёрные волосы собраны в косу и уложены на голове венком. Одета кокетливо, сразу видно — хочет нравиться мужчинам.

Хозяйка, несмотря на свою грузность и неповоротливость, сумела развернуться, и стол ломился от разных закусок. Не было недостатка и в самогонке.

Когда все уселись, Тырин представил Громова.

— Наш дорогой гость, Евдоким Семеныч Уваров. Владелец мыловаренно-парфюмерных заводов. Бежал от красных из Борисоглебска. Всю его семью красные — будь они трижды прокляты! — расстреляли.

Собравшиеся сочувствовали Игнату Владимировичу, громко выражали надежду на скорую гибель большевиков. Матрёна Якимовна, сидящая рядом с Громовым, притворно всхлипнула. Утешая Игната Владимировича, она проговорила:

— Ох, жизнь!.. Так-то вот и идёт шиворот-навыворот. Вы уж очень-то не расстраивайтесь, Евдоким Семеныч, не переживайте. Всё уладится к лучшему. Мужчина вы видный, состоятельный, всяк к вам будет расположение иметь. У вас ещё всё впереди. А за горе ваше красным отплатят…

Тырин предложил выпить за здоровье уважаемого Евдокима Семёновича.

Все потянулись рюмками к Громову. На душе у Игната Владимировича было противно, однако он старался держать себя в соответствии с положением человека, обиженного судьбой. Он поочерёдно дотрагивался слегка своей рюмкой до рюмок тыринских гостей и под мелодичный звон хрусталя скорбно говорил:

— Спасибо!.. Спасибо за сочувствие!

Все выпили. Выпил и Игнат Владимирович. Только Матрёна Якимовна отставила самогонку в сторону, потом, взглянув на Громова, сказала:

— И со мной выпейте, Евдоким Семеныч.

— Вы опоздали. Я уже опорожнил.

Матрёна Якимовна наполнила рюмку Игната Владимировича, игриво проговорила:

— А вы уважьте меня, бедную вдову, свет Евдоким Семёнович. Я только с вами хочу выпить. С вами, и ни с кем больше.

Громов, нехотя подчинился её просьбе.

Вскоре провозгласили тост за здоровье хозяина и хозяйки, затем за здоровье гостей, и за столом поплыл хмельной говор.

— Какая-то сумятица в жизни пошла. Не поймёшь, что к чему…

— А всё потому, что мужичья власть. Свобо-о-да!

— Земство нам ближе, потому оно понятнее.

— Новой власти помогать надо. Бить смутьянов…

— Господь бог терпел и нас призывал к смирению…

Игнат Владимирович не принимал участия в разговоре, делая вид, что увлечён едой, ковыряясь вилкой в рябчике, нашпигованном свиным салом. Молчала и Матрёна Якимовна. После двух выпитых рюмок самогона она разомлела и, положив голову на пухлую ладонь, косила чуть хмельными глазами на Громова. Затем с какой-то дерзкой решимостью она вплотную подвинулась к нему и вполголоса проговорила:

— А вы душка, Евдоким Семёнович. Да-а. Знаете ли какой вы мужчина!.. Я вас обожаю… Позвольте, я вас буду называть по-свойски, как близкого, на ты?

— Называй, — буркнул Игнат Владимирович, отодвигаясь от вдовы.