Повесть о "разделённой любви"

– «Нет! Нет! – твердил я, сам себе повторяя собственные свои мысли. Или откуда-то вычитанные мысли. Или мысли от кого-то услышанные, но будто гвоздями вбитые в бедную мою голову: Нет! Не звоном литавр военных оркестров, не рёвом фанфар и тысяч луженых глоток на партийных сборищах, не всполохами факелов на площадях, и уж не раскатами вселенской грозы. Не громом «грядущих побед!», — твердил, — будто в молитве, – повторяя и повторяя стократно: «…Сломанные разрухой, голодом, — и супом» из кормовой брюквы, теряющие тридцать восемь младенцев из полусотни уже рождающихся инвалидами, вымирающие сотнями тысяч, — немцы полюбили его за деятельную истинно немецкую человечность. За прямоту. За верность. За честность во времена трагического перелома в ходе судьбоносных событий. Когда государственная и военная машины начали работать ещё более упорно и более самоотверженно… Всё, на что нацелил Он свой народ, блистательно осуществлено. Первое! Ударом его армий 22 июня 1941 года клыки у изготовившего к прыжку в Европу Сталина выломаны. Огромные запасы военной техники и жизнедеятельности для задуманных войн, — наработанные народами России и накопленные двадцатью годами тотального террора, массового голода и ограбления её, — захвачены Им. И пошли на умножение мощи рейха. Живая сила Армий кремлёвского дракона, — по сути, генетический фонд пленённых большевиками народов, — в ходе войны перемолоты. И никогда уже не восстановятся. Второе! Так называемые «Объединённые нации», — некогда мимо ушей пропустившие предупреждения Черчилля от 1918 года, и деда – все годы последующие — об угрозе нарождающегося большевизма, — «объединились», наконец. Позволив Гитлеру выполнить Главную его задачу – окончательно решить «Еврейский вопрос» в Европе. В сущности, создать «электоральный» вакуум, в котором питание планетарного большевистского террора отныне невозможно. Наконец, создать, — пусть много позднее, чем того добивался мудрец-Маннергейм, — действенную атмосферу неприятия именно этого рода терроризма. И хотя бы воздвигнуть схему международного механизма защиты от попыток этот террор возродить». А ведь меня специально не воспитывал никто. Никто не поучал. Не убеждал никто… Так, почему к тому же самому, — к тем же выводам, — не могли прийти другие? Миллионы других. Тоже не убеждаемых, не поучаемых, специально не воспитываемых?!..

Я говорил тебе, что о «еврейских делах» узнал впервые летом 1945 года от Штрекенбаха. Потому до того времени «победу» моего народа во Второй мировой войне над европейским еврейством к перечню блистательных, по интеллигентской дремучести, причислить никак бы не мог. Но многие, очень многие, – я додумался до этого позднее, — уже тогда причисляли. Не уточняя, возможно, страшного смысла победы. Причём, причисляли, как правило, не немцы. Нет! Немцы молчали. Уточняли и причисляли себя, — восхищённые, – по-другому не сказать – наши добрые соседи. Те же швейцарцы, французы, бельгийцы, англичане – да, да и англичане с испанцами. Итальянцы – никогда! Я много прожил в Италии – они никогда такое не уточняли и не причисляли. Народ, по определению, свободный и потому предельно терпимый, — ещё и хлебнувший вдосталь немецкой карательной оккупации с немецкой, спесью, — был даже не на стороне, но вместе с евреями! Возникавшие в связи с этим проблемы мы не раз обсуждали с дедом – дед руки только разводил! «Не замечая» собственных финских евреев, он остро реагировал на юдофобство – нет, конечно, не в Финляндии. В Финляндии не было его. Были рудименты российского антисемитизма из-за событий 1906 года, «характерные когда-то лишь только для высшего света» Петербурга. А вот в Европе – в Европе получалось «нечто загадочное» тогда, но от того не менее значимое…