Повесть о "разделённой любви"

…Услышав парафраз рассказа Баура, спросил Иоахима Риттера: «Почему о гибели генерала Дитля Вы сообщили мне только сейчас? Или не знали, что он близкий мне человек?»... Как же, знал. Но прежде случая не было. Не было и Вас… Может, думал, Вы без меня всё знаете. А перед нашим таким полётом… Разве ж можно такое поминать? Нельзя, конечно…

…Долго, — не без приключений, — спускались по бесконечным склонам чередовавшихся ущелий вниз. К жизни. К жилью. Спускались всего больше во тьме глубоких беспросветных теней. Не так на колёсах, а больше тормозя пятками в конец избитых ног. Пришли, наконец, через сутки, к… австрийскому финишу. Где-то там, на этапе спуска, снова переодевшись. Уже в суровое бельё, во францисканские рясы с капюшонами. Сбросили огнедышащие башмаки с истершимися в марлю бывшими носками. Охладили ледяными струями фонтанирующего ключа раскалённые спуском ноги. Надели лёгкие сандалеты (для дальнейшего пути по свежему 20- сантиметровому снежному насту, при 20-градусном поверх него морозцу!). И, бросив мотоцикл, и всё лишнее, и укрыв всё это еловыми ветвями, пошли с новым проводником дальше. А следующей ночью, — никого больше не обеспокоив, — перешли в Швейцарию. В Сант Гален… И оттуда, — откуда-то взявшейся машиной, — двинулись в Вадуц… По раю земному – повдоль Боденского озера…

Конец!.. Война, кровь — бойня – всё позади!..

86. Швейцария

…В Женеве, в монастыре при миссии Ватикана, отдыхали с полмесяца. И, через американскую зону, – через Италию, – за ночь добрались аж в Монако… Буднично и даже скучно показалось нам в спокойной и благополучной стране меж спокойных и благополучных людей после треволнений последних сумасшедших берлинских недель… Осмелев – и обнаглев тоже, – не переборов бури в разошедшемся от радости сердце, — нацелился, было, заехать-забежать многажды хожеными путями к лозаннской больничной голгофе отца… Новыми глазами вырвавшегося из лап смерти взглянуть на старого. Обнять его. Побыть с ним. Поделиться происшедшим. Расспросить и конечно же ободрить: как же – целым невредимым явился взрослый сын! Поддержка и надежда! «Упаси Боже, парень! — была реакция моего бдительного Баварца. — В своём ты уме?».

Дальнейший путь с испанскими документами и в рясах остудил. Настроил на чуть оптимистический лад. Впечатлять даже стал! Тем ещё, что после кратких объятий в Женеве с сильно электризующим психику мою присутствием своим, — и подавляющим меня всё ещё не исчезающей для меня былой мощью, — генерал-лейтенант полиции и группенфюрер СС мой Генрих со мною распрощался. И я, вроде бы, остался «один». Но в тёплой компании шестерых «францисканцев» — то ли «сопровождающих», то ли конвоиров его ведомства? О коих узнал, — от него же, — что «эти ребята будут с тобой до упора (!?)»… (В «Хорьхе», над Берлином ещё, в очередной раз «осаживая» меня по случаю очередного недержания, он бросил: — «Не ерепенься! Шуточки оставь! Пойми, наконец, что всё всерьёз. И отвечаю за тебя головой я!»)... Кого теперь, — выполняя приказ Гитлера, — оставил он отвечать за меня?..

Такими, или примерно такими мыслями занят я был меж яркими своими путевыми и маскарадными впечатлениями. Напомню, я тоже нёс на себе монашескую робу. Которая, – как оказалось, – мне очень шла. Это тогда меня, щенка, впечатляло. И тоже успокаивало. Забывалось будто бы даже всё, что я оставил где-то там далеко, в дне прощания с Ним.