Повесть о Сергее Непейцыне

В тот же день они переехали. Внизу жил хозяин, отставной чиновник, с двумя слугами. Под окнами Сергея пролегала главная улица Херсона, в другую сторону открывался двор, заросший выгорелой на солнце травой, и за забором — второй такой же у соседнего дома. Но все это Сергей рассмотрел только через несколько дней, потому что при переезде — Филя не зря опасался — споткнулся на лестнице, опять зашиб свой обрубок и был уложен в постель приглашенным Василием Прокофьичем.

— Окроме ушиба, еще деревяшкой крепко натерто. Видать, без всякой меры разгуливали, — качал головой лекарь.

— Инвалид один мне сказывал, будто надобно мозоль на култышке вырастить. — оправдывался Непейцын.

— Мозоли не видать, а вред сделан. Теперь придется полежать. Но, чтоб не скучали, буду в гости приходить. Желаете?

— Конечно. Очень рад соседству, — учтиво сказал Сергей.

— Не потому вовсе. Там вы в доме недруга моего жили и, слышно было, хлеб-соль с ним важивали…

— Леонтович недруг вам? — удивился Непейцын. — Так не вы ли и жалобу в Петербург писали?

— Именно-с. Только без последствия. Прислали щелкопера расследовать. Он и разу в развалюхи солдатские не заглянул, на которые я жаловался. А в отчете у воров здешних показано, будто чуть не казармы новые на Пехотном возвели. Ворон ворону глаз не выклюет. Солдаты пусть дохнут, да у Леонтовича усадьба выросла.

И вот Сергей снова лежал пластом, как два, как четыре месяца назад, только в другой, более душной комнате — окна на пыльную улицу Филя днем занавешивал. Опять, если не шевелить, нога почти не болела, но до чего тоскливо лежать целые дни!..

Днем слушал городской шум: стук копыт и колес, фырканье коней, крики возниц, говор прохожих, звон колоколов нескольких церквей, среди которых узнавал и ослабленный расстоянием голос Софийской. Перебирал недавнее прошлое, с горечью, с возмущением вспоминал, что случилось, надеялся, что аттестат придет наконец и он сможет уехать. А сейчас, пожалуй, и лучше, что лежит, не встречает Леонтовичей. Но неужто такая лежка будет повторяться? Как же служить тогда?

А по ночам, если не спалось, слушал иные звуки — далекие протяжные оклики часовых в крепости, стук караульщиков по чугунной доске у лавок, твердую поступь обходного караула, перезвон часов на соборной колокольне, бормотание ночных гуляк. Но мысли и ночью были все те же.

Исполняя обещание, Василий Прокофьич навещал Непейцына. Играл в шашки, рассказывал городские новости, с удовольствием отведывал Филиной стряпни. Часто с лекарем приходил его молодой приятель, мичман Левшин, родственник и адъютант адмирала Мордвинова, в семье которого Василий Прокофьич был домашним врачом. Из депеш, получаемых адмиралом, Левшин знал, что свершалось на войне. От него Сергей услышал, что в конце июля при Фокшанах Суворов разбил турецкую, армию. Левшин принес и реляцию, в которой было рассказано о десятичасовом бое.

А Сергей, слушая воодушевленное чтение мичмана, вспоминал, что видел год назад, и опять думал: «Для чего же умирало столько людей под Очаковом или теперь под Фокшанами?.. Неужто, чтобы господа Леонтовичи богатели на своих землях?..» Потом, уже не слушая, тоже не в первый раз спрашивал себя, почему не осталось у него неприязнь к Леночке. Не потону ли, что при таких родителях могла стать и хуже? А вот при воспоминании о подполковнике с супругой охватывало раздражение — пустые, мелкие людишки, а он еще и вор настоящий.

Мичман приносил иностранные газеты, их читали и переводили все вместе. Василий Прокофьич лучше офицеров разбирался в том, что творилось в Америке, в Европе. От него Сергей впервые услышал о войне за независимость, о создании Соединенных Штатов. До сих пор представлял себе Америку населенной индейцами в перьях, которые убивают белых колонистов, а теперь оказалось, что там есть герои — Вашингтон, Франклин, Лафайет. Но это было уже прошлое, а сейчас мир волновало происходившее в Париже, Там заседало Национальное собрание, где смело говорили адвокаты, торговцы, ремесленники, создано городское управление, особое войско из горожан, а недавно народ штурмовал крепость Бастилию и освободил всех, кого заточили по приказу короля.

— Помяните мое слово, государи мои, — сказал лекарь, — там вскорости мужики на помещиков поднимутся.

— Васе везде пугачевцы мерещатся, — отозвался мичман.

— И ты бы забыть не мог, если б, как я, сначала дворян на виселицах насмотрелся, а потом экзекуций беспощадных, войском над целыми деревнями учиненных, — возразил лекарь.

— Где ж сие видали, Василий Прокофьич? — осведомился Сергей.

— Под Казанью. Я ведь звания просвирного, дьяконский сын. Вот и видел, семинаристом будучи, как народ Емельку с благовестом встречал и с господами разделывался и потом за то муку терпели правый и виноватый. А намедни Николай Семенович сказывал, что французскому мужику не слаще нашего приходится. Как ему не подняться, ежели вожаки сыщутся?

— Господин адмирал во Франции бывали? — спросил Непейцын.