Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

А ещё рассказывал гонец — правда; уже не князю Святославу, а одному из княжеских дружинников, старому своему знакомцу, что село это, Москва, недавно принадлежало богатому боярину Кучке, потому и звалось Кучково. Юрий отнял понравившееся ему село у прежнего владельца. А самого боярина убил.

«Умеет Юрий прибрать к рукам то, что ему приглянется, — думал Святослав, — не зря прозвали его Долгоруким». Сложилось так, что они с Юрием оказались союзниками в общей борьбе с враждебными Святославу князьями. Потому и зовет Юрий к себе в гости. И встречу назначил в этой самой Москве, которая находится как раз посреди пути из Новгород-Северского княжества в Суздальское. И сам туда приедет из своего Суздаля. Ну что ж, хорошо. Встретятся они, всё обсудят, решат, что дальше делать. А чтобы отблагодарить хозяина за гостеприимство, везёт Святослав ему неплохие подарки. Хоть и разграбили враги его терема и усадьбы, но кое-что он успел увезти, сберечь.

Подумав о подарках, князь оглянулся и велел было отроку кликнуть холопа, шагавшего у дальних саней. Но потом повернул коня и поскакал назад вдоль растянувшегося по дороге обоза.

Когда он приблизился к саням, на которых стояло что-то похожее на большой ларь, прикрытое сверху старой овчинной шубой и другой теплой рухлядью, конь его испуганно всхрапнул.

— Почуял звериный дух, — сказал холоп. — Эти уже попривыкли, — кивнул он на пару коней, тащивших сани. — А поначалу пугались.

— Ну что? — спросил князь.

— Ничего, — ответил холоп. — Спит. Волю во сне видит.

Время близилось к полудню. Пора было кормить коней, да и самим поесть и передохнуть. И когда поодаль от дороги за снежным полем показались стоящие в ряд избы, обоз свернул с большака и направился к селу.

Село было новое. Это было видно по крепким, только недавно срубленным избам. Такой же новой былаи церквушка, похожая на обычную избу, только немного попросторней. Да ещё отличала её от остальных изб голова купола с деревянным крестом над двухскатной кровлей. Церковь была закрыта, но возле нее толпился, народ — смерды и бабы, парни и девчата, ребятня. То ли не успели еще разойтись после церковной службы, то ли сбежались сюда, завидев издала княжеский обоз. Стояли, глазели. Вот, бросив подскочившему отроку поводья, спешился князь. Разминая затекшие в сапогах ноги, прошелся тяжелой поступью вдоль обоза, отдавая какие-то повеленья людям. Вот княгиня, грузная, как и муж, с помощью холопок вылезла из резного легкого возка. В своей беличьей до пят шубе, поперёк себя шире — кадь на ножках, да и только. То стоит и ворчит на челядинок, то прогуливается с боярынями по солнышку в ожидании, пока холопы и холопки разберут поклажу. Любовались на княжича. Белолицый, чернобровый, в алой круглой шапке с белой опушкой, в сверкающих на солнце доспехах стоит и точит лясы с молодыми дружинниками. Видать, весёлый, не то что отец.

Но больше всего толпилось народу в хвосте обоза, у простых, ничем не приметных мужицких саней, на которых везли поклажу. За спинами народа, окружившего сани, сначала и не разобрать было, отчего толпится там народ, на что дивится. Но каждый, кому удавалось пробиться сквозь людскую толпу туда поближе, ахал от удивления и стоял недвижно, разинув рот. На санях во всю их длину-ширину стояла клетка — большая, околоченная из тесин. А в клетке сидел зверь, каких сроду не видывали в этих местах. Был вверь ростом побольше крупного волчины, с песчаного цвета шкурой, которую пятнали частые, угольного цвета крапины. Голова круглая. Усатый. Хвост длинный. Зверь бьёт им себя по бокам — серчает, видно.

Плосколицый скуластый холоп-половчанин, приоткрыв в клетке дверцу, кинул внутрь нарубленного большими кусками свежего с кровью мяса. Зверь лёг на пузо и, растянувшись во всю длину, принялся лениво грызть мясо, придерживая его передними лапами.

Народ толковал меж собой. Зверь, видать, не очень голоден. А может, просто дичится людей или тоскует по воле. В клетке-то какая жизнь! Не захочешь и мяса!

Зверь и правда тяжко переносил неволю. С тех пор как поймали его, опутав сетью, а потом везли скрученного, стянув ремнями лапы и обернув голову мешком, он словно замер, захлёстнутый злобой и тоской. И потом, когда его наконец, освободив от пут, выпустили в клеть, он долго ещё не принимал еды, лежал замертво я только порой глухо рычал. Князь купил этого зверя у своих друзей-половцев, которые поймали его на юге в степях. Был чудной зверь вроде бы кошачьего роду. Большеголовый, усатый. А поднимется на свои тонкие высокие ноги, пройдётся взад-вперед по клетке — чем-то на пса похож, статью ли, повадкой. В числе прочих даров вёз Святослав эту диковину суздальскому Юрию. В дороге зверь вовсе отощал, спал с тела, сник. Князь обеспокоился — не сдох бы — и велел рабу-половчанину ходить за зверем с усердием.

Половчанин и сам сочувствовал зверю. По утрам, когда было морозно, прикрывал клетку, чтобы не продуло зверя сквозными ветрами, овчинами, старой шубейкой. А когда поднималось солнце, снимал рухлядь — пусть погреется, порадуется вешнему теплу.