Повесть о старых женщинах

Хотя Софья склонна была в зародыше подавлять все не стоящие внимания волнения, поведение Ширака после рождественского обеда пугало ее. Ширак почти не ел, и с лица его не сходило выражение человека, сердце которого разбито. Право, перемена, произошедшая с ним, была трагической. Ему делалось не лучше, а хуже и хуже. «Неужели это дело моих рук? — спрашивала себя Софья. — Не может этого быть! Он ведет себя смешно и нелепо!» Она попеременно то сочувствовала Шираку, то презирала его, винила то его, то себя. Когда им случалось разговаривать, Ширак держался так неловко, словно один из них или оба они совершили постыдное преступление, о котором нельзя сказать ни слова. Воздух квартиры был отравлен страхом, и Софья, даже собираясь предложить Шираку тарелку супу, ждала, как он на нее взглянет, не отвернется ли, и заранее продумывала, что скажет и что сделает. Жизнь стала кошмарной и наполнилась скованностью.

«Наконец-то они обнаружили свои батареи!» — воскликнул Ширак с надрывным весельем через два дня после Рождества, когда пруссаки возобновили канонаду. Он пытался подражать неестественной радости, которая охватила город, пробудившийся от спячки под действием знакомого грохота пушек, но попытка Ширака закончилась плачевным провалом. Софья осуждала не только неудачное притворство Ширака, но и то, чему он подражал. «Ребячество!» — думала она. И все же, как бы глубоко ни презирала она слабовольное поведение Ширака, серьезность и постоянство симптомов его недуга производили на нее сильное впечатление и искренне ее удивляли. «Должно быть, он уже давно сохнет по мне, — думала она. — Не мог же он в одночасье так обезуметь! Но я никогда ничего не замечала. Право же, ничего не замечала!» И так же, как ее поведение в ресторане подорвало веру Ширака в то, что он разбирается в женщинах, так и сейчас необычное поведение Ширака потрясло Софью. Она не знала, что и думать, она испугалась, хоть и не подавала виду.

Вновь и вновь вспоминала Софья сцену в ресторане. Вновь и вновь Софья задавала себе вопрос, действительно ли она не ожидала, что в ресторане Ширак станет объясняться ей в любви. Она сама не могла точно определить, когда догадалась, что следует ждать объяснения, но, вероятно, это случилось в ходе обеда. Она все предвидела и могла положить этому конец. Но она не стала прерывать Ширака. Любопытство, касающееся не только его, но и ее самой, подстрекало Софью дать Шираку выговориться. Вновь и вновь задавала она себе вопрос, почему оттолкнула его. Ей казалось странным, что она оттолкнула Ширака. Потому ли, что она замужем? Потому ли, что ей стало совестно? Потому ли, что он по сути дела ей безразличен? Потому ли, что она ко всем безразлична? Потому ли, что его любовный пыл оскорбителен для ее английской флегмы? Приятна ли ей или не приятна та сдержанность, с которой Ширак не досаждает ей больше своими признаниями? Она сама не знала ответа. Она ничего не понимала.

Но Софья все время чувствовала, что ей нужна любовь. Только в ее понимании любовь должна быть другой — безмятежной, спокойной, в чем-то суровой, в чем-то стоящей над капризами, настроениями, ласками и чисто плотскими отношениями. Не то чтобы она полагала, что презирает все это (хотя на самом деле презирала)! Но ей нужна была любовь слишком гордая и независимая, чтобы откровенно выражать свои радости и печали. Софья ненавидела выражение чувств. Даже в самых откровенных порывах она оставалась бы сдержанной и ожидала бы сдержанности от возлюбленного, полагаясь на свою и его проницательность! В основе ее характера лежала горделивая нравственная независимость, и этим качеством Софья больше всего восхищалась в других.

Неспособность Ширака обрести в гордости силу, чтобы снести удар, нанесенный ее отказом, постепенно убила в Софье то сексуальное влечение, которое он раньше возбуждал и которое в течение нескольких дней еще просыпалось в ней под действием фантазии и угрызений совести. Софья все яснее видела, что ее нерассуждающий инстинкт был прав, когда заставил ее сказать «нет». И если, несмотря ни на что, к ней еще возвращалось сожаление, она утешала себя, размышляя так: «Незачем тратить на все это столько сил. Не стоит труда. К чему это поведет? Жизнь и без того сложна. Нет, нет! Пусть останется все как есть. По крайней мере, так я знаю, что мне делать». И Софья предавалась размышлениям о своем обнадеживающем финансовом положении и о том, что близится время, когда у нее будет приличный постоянный доход. И ее охватывало легкое нетерпение из-за бездарно затянувшейся осады.

Но ее скованность в присутствии Ширака не проходила.