Повесть о суровом друге

— Нашлись люди…

— Покажи.

«Вот Илюха умеет врать, позавидуешь…»

— Не наган у меня, а смитвельсон.

— Ну, покажи смитвельсон, — не отставала Тонька.

— Нельзя девчонкам за оружие браться. У вас на то куклы есть. Тебе покажи смитвельсон, а ты не с того конца возьмешься и застрелишь себя. Отвечай тогда…

— Ты же не застрелился?

— Мы мужчины, понятно тебе?

Тонька молчала. Я тоже не знал, о чем еще говорить. Вдруг я вспомнил, что хотел украсть Тоньку… Сейчас самый подходящий момент: никого нет, тихо кругом…

— Тонь, а Тонь!

— Чего?

— Ты кого любишь?

— Мамку с папкой.

— А еще кого?

— Абдулку.

Сердце мое колотилось.

— Тонь, знаешь что?

— Говори.

— Давай… я тебя украду.

— Как? — испугалась она.

— А так. Отнесу в степь на Кальмиус. Хату из камыша сделаю. Будем там жить. Купаться будем. Я на заводе буду работать, а ты обед варить…

Сначала Тонька засмеялась, но потом призадумалась:

— А как папка с мамкой? Они искать меня будут.

— Зачем? Им еще лучше, кормить тебя не надо. Ну? Украсть?

Тонька колебалась.

— Чего боишься, глупая? Знаешь, как заживем? Обвенчаемся, весело будет. Ну? Украсть?

— А Васю возьмем с собой?

— Зачем?

— Так…

— Можем взять, — сказал я неопределенно.

Тонька вмиг оживилась, как будто этого ждала, она засыпала меня вопросами:

— А что будем делать, если дождь пойдет?

— Ничего. Хата будет с крышей.

Тонька медлила, словно искала, о чем еще спросить.

— А обед в чем будем варить?

— Кастрюлю возьмем или цыганский котел раздобудем.

— Ладно, — сказала она.

— Что ладно?

— Кради меня.

Не ожидал я быстрого согласия и растерялся, не знал, как ее красть, в чем нести. Наговорил всякой чепухи, а теперь расхлебывать надо. Она тоже хороша — не успел сказать, уже и рада — кради! И сразу Тонька показалась мне некрасивой. Я вспомнил о Ваське, захотелось к нему. Сейчас он бьется с бандитами, раздавая удары направо и налево. Стать бы с ним рядом и драться.

Васька, Васька, верный друг мой! Вспомнилось мне его хмурое лицо и нежно-голубые глаза, вспомнилась забота обо мне, и я понял: не Тоньку люблю, а его, друга и заступника Ваську.

Я взглянул на Тоньку. Она выжидающе смотрела на меня, широко раскрыв черные глаза.

— Ну? — спросила она и мягко взяла меня за руку.

— Что?

— Кради, чего же ты?

— Ну тебя… — сказал я и побежал в город.

Глава одиннадцатая ДЕНИКИНЦЫ

Так пусть же Красная сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы неудержимо

Идти в последний, смертный бой!

1

Недолго радовались буржуи да колбасники, пришел и на нашу улицу праздник: Васю записали в комсомольцы.

А было это вот как.

В здании городской думы, где теперь помещался райком КСМУ, собрались рабочие.

На дощатой сцене, за столом, накрытым красным флагом, сидела Надя. Револьвер через плечо на ремешке придавал ей грозный вид. Рядом с Надей сидел чернявый паренек в шинели. Звали его чудно: одни — Президиум, другие — Ваней.

В глубине сцены виднелся портрет Ленина. Я первый раз видел его. В простой рабочей кепке, галстуке в белую крапинку, Ленин с улыбкой смотрел на меня. От портрета, от ласковых ленинских глаз в тесном зале было уютно.

Васька смущенно мял в руках картуз, как будто не Надя, а сам Ленин принимал его в комсомольцы. Надя с суровым видом, точно судья, строго спрашивала, сколько Ваське лет, кто его родители и как он смотрит на революцию.

Васька отвечал, что он хорошо относится к революции.

— Кто имеет слово? — спросила Надя в зал.

И тут стали выступать рабочие, хвалили Ваську, вспоминали, как его мучили на коксовых печах.

Ваня Президиум тоже выступал. Он рассказал, как Васька расклеивал листовки против немцев и за это попал в немецкую тюрьму.

— Такие хлопцы позарез нужны в комсомоле, и я буду голосовать за Руднева обеими руками.

Потом на собрание пришел комиссар дядя Митяй Арсентьев. Он сказал, что хотя Васька еще не вышел годами, все равно его нужно принять в комсомольцы.

— Ваши ряды станут сильнее еще на одного бойца. Пусть господствующие классы содрогаются перед коммунистической революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир!

Хорошо сказал дядя Митяй. Нехай теперь Сенька колбасник содрогается!

— Вопрос ясен, — сказала Надя. — Будем голосовать. Кто за то, чтобы Василия Руднева, сына пролетария, принять в боевые ряды Коммунистического союза молодежи, прошу поднять руки.

Я сидел на корточках возле круглой печки и тоже поднял руку. Надя дала Ваське какую-то книжечку, а дядя Митяй крепко пожал ему руку, как взрослому. Комсомольцы шумно поднялись со своих мест и запели:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов!..