Повесть о том, как возникают сюжеты

До Самарканда поразил меня Ташкент — шумной, поистине столичной суетой, динамизмом, стремительностью ритмов, ведь помнится мне Ташкент тоже другим, провинциальным…

Прожил несколько дней в живописнейшей, с надвигающимися на нее со всех сторон горами столице Таджикистана — Душанбе…

Но генеральным моим впечатлением осталась в этой поездке — Вахшская долина…

И не потому ошеломила она меня, что ранней весной, когда покинутая мною для этого путешествия Москва была накрыта плотным снежным покровом и сам жаркий Ташкент встретил порядочной холодиной, неумолчным и надоедным дождем, — здесь была знакомая с детства, изнуряюще восхитительная знойность ни с чем не сравнимого среднеазиатского цветущего и палящего лета, и уже традиционная пыль, и традиционные позы путников на кошмах выдвинутых к дороге чайхан, пьющих из пиал неторопливо все тот же традиционный зеленый чай — кок-чай…

Само название Вахшская долина было исполнено для меня особым смыслом.

Как и названия горных, сбегающих в долины, мчащихся среди скал мутных и бурливых потоков…

Как и сама грохочущая музыка их течений, влекущих за собой камни, ветви, бревна, целые деревья…

Вахш. Кызыл-Су. Кафирниган. Туполантдарья. Сурхандарья. Душанбинка….

«Порою моя молодость, война кажутся мне прелестной порою…»

Это — из ранних матросских новелл Вишневского, начало большого монолога, завершающего первый акт драмы «У времени в плену»…

«Я был молод, наивен, чист… О моя родная, юная, гражданская война! Коммунизм, казалось, где-то близко, близко…»

Из тех же ранних матросских рассказов…

Поющие имена горных рек и краткое — «Вахш». И грохот реки, в который властно вплетается трубный глас двадцатипятитонных самосвалов, подчеркивающих величие гидрозамысла, призванного превратить зоны пустыни в области неслыханного плодородия… И в памяти — старый Вахш юной, гражданской войны, той, «кажущейся порою прелестной войны…».

Клубившаяся за взмыленными конями горячая пыль, горные тропинки, ведущие к Вахшскому броду, свист камчей, хлещущих по потным лошадиным бокам, дикие, почти безумные крики басмачей Иргаша, Ибрагим-бека, Али-Риза, Даньяр-бека, отчаянные рейды горсток коммунистов и комсомольцев из отрядов ЧОНа, рот интернационалистов — бывших военнопленных чехов, мадьяр, словаков, вставших под революционные знамена.

«Вихри враждебные веют над нами…»

И рассказ матери — о том, как пробиралась она, схоронив мужа в восемнадцатом году, сквозь фронты, домой, к детям, в Среднюю Азию, и как лежали, по обеим сторонам полотна Закаспийской железной дороги, с остекленевшими глазами люди, бородатые и безусые, в высоких бараньих шапках, в ватных халатах, сжимавшие в мертвых руках ложа винтовок…

Несчастные, темные, обманутые туркмены…

Встали под зеленое знамя с луной и узким полумесяцем.

Знамя газавата, поднятое не бухарским эмиром, как это случится через два года, не Джунаид-ханом из Хорезма, как это случится через три года, не турецким генералом Энвер-пашой, как это случится через пять лет, — сэром Вильхоридом Малесоном, генералом британских королевских войск.

Как это ни звучит неправдоподобно, неким парадоксальным публицистическим пассажем, но это именно так.

Малесон, что следует из его собственных мемуаров, возглавлял миссию особого назначения, созданную английским правительством в восемнадцатом году.

Специальная военная миссия по делам русского Туркестана — да, была и такая миссия.

Поначалу обосновалась в Персии, в городе Мешхеде.

В Ашхабаде эсер Фунтиков поднял восстание, к которому примкнули, с одной стороны, часть железнодорожников, с другой — царские офицеры.

На станции Ашхабад — самосуд над приехавшим утихомирить страсти юным народным комиссаром труда Туркреспублики Полторацким.

Его растерзали на вокзальном перроне.

Миссия Малесона пересекла русско-персидскую границу, следом за нею пошли транспорты с оружием.

Контрреволюции понадобились людские резервы.

Их стали искать в туркменских аулах.

Туркменам дарили оружие, притом объясняя, что вместе с винтовкой они становятся в армию, призванную спасти мусульманскую религию, и что война с красными это и есть священная война…

И — потоки крови в Закаспийском крае, и Туркреспублика, зажатая, отрезанная от центра уже с двух сторон.

И — трупы тысяч туркменов, усеявших пески по обеим сторонам железнодорожного полотна…

Дареные винтовки…

Там же, неподалеку от полотна Закаспийской железной дороги, на двадцатой версте, близ станции Ахча-Куйма, по приказу генерала Малесона, капитан английских войск Тиг-Джонс тайно выгрузил завезенных сюда, в пески, через Каспийское море, двадцать шесть бакинских комиссаров. И тайно были они расстреляны русскими белогвардейцами.

Поверх английских френчей на белогвардейцах были туркменские халаты, на головы нахлобучены высокие туркменские папахи — для конспирации…

И напишет, спустя шесть лет после расстрела, Сергей Есенин: