Повесть о Великой стене

— Так плати скорей и не задерживай меня! Еще хватит ли у тебя заплатить за мой товар всей милостыней, которую ты набрала за год!

Госпожа Цзян и на эту грубость промолчала, а достала свой мешочек и развязала завязки.

Когда купец увидел, что мешочек доверху полон серебром, глаза у него разгорелись, и он ударил госпожу Цзян по руке. Она выпустила мешочек, он схватил его, бросил в ящик за своей спиной и зашептал:

— А откуда у тебя серебро, нищая тварь? Где ты его украла, негодная воровка? Уходи–ка отсюда, да поживей, пока я не потащил тебя в тюрьму.

— Отдайте мои деньга! — крикнула госпожа Цзян.

— Замолчи, а то я позову стражников! Потише кричи, а то они сами тебя услышат! Убирайся отсюда, да помалкивай, а не то отведу я тебя к судье, и посадят тебя за решетку, наденут на тебя колодку, забьют тебя плетьми и палками, и живая ты оттуда не выберешься. Вон!

Госпожа Цзян даже не посмела заплакать, молча вернулась в лодку и молчала до тех пор, пока быстрое течение и попутный ветер не доставили их в большой город близ устья реки, и здесь их путешествие окончилось.

Только тогда госпожа Цзян созналась Лин–лань, что потеряла и второй мешочек, а в третьем, сколько ей известно, осталось совсем немного. Лин–лань только вздохнула, а госпожа Цзян воскликнула:

— Но, Лин–лань, зато я многому научилась, а опыт дороже денег. И я даже согласна носить платье с заплатками.

— Почтительно прошу вашего разрешения мне самой пойти купить материю, а У-и — сшить вам платье, — ответила Лин–лань.

И таким образом эта глава кончается среди всеобщего удовольствия.

ЖАТВА НОЖАМИ И СТРЕЛАМИ

Эта зима, когда происходили описанные здесь события, была не очень плохая. Можно даже сказать, что она была довольно хорошая. Никто не замерз от холода, и никому не пришлось увидеть на своем пути оледенелое тело странника, застигнутого метелью. Также никто не умер с голоду. А ведь всем известно, бывают такие зимы, когда крестьянин, размешав пригоршню земли с теплой водой, кормит этой похлебкой своих детей, чтобы хоть чем–нибудь наполнить кишки и утихомирить грызущий их голод. Это случалось нередко — недаром вошло в поговорку: «Земляная каша, из пыли суп». Ах, но можно играть в эти кушанья, а нельзя ими насытиться, и случалось, что, обезумев от страданий, люди убивали людей и ели их мясо.

Как было сказано раньше, этой зимой таких ужасных событий нигде не бывало, а в Ваньцзяцуне такое и раньше не случалось.

К тому времени, когда наступили сильные морозы и зима, мрачная черепаха, казалось, спрятав под ледяной щит ноги и голову, никогда уже не сдвинется с места, многие хозяйки увидели, что начинает просвечивать дно сосудов, в которых они хранили бобы и зерно. И даже в тех домах, где с осени висели на балке два — три сушеных курчонка или даже свиной окорок, теперь приходилось подсчитывать число едоков и раздумывать о том, чем набить их рты.

Но, наконец, подул южный ветер, и теплые дожди, словно десять тысяч сверкающих стрел, вонзились в лед и снег и пробили их насквозь, так что стали снег и лед походить на пчелиные соты. Дожди их размыли, солнце прибрало, я прилетела с востока весна — лазурный дракон.

Живые соки поднялись по стволам ив, почки лопнули, и ветви оделись прозрачной зеленой дымкой. По южным склонам холмов на сучьях, где еще не было ни одного листа, распустили розовые лепестки цветы сливы. Заквакали лягушки, запорхали мотыльки. Дикие гуси полетели на север, ласточки вернулись из южных стран. По обочинам дорог дети собирали съедобные травы и, хотя пищу варили в доме, но ели ее в поле, потому что настала весна и люди пахали свои поля. Еще солнце не всходило, а деревню, словно туман, заволакивал дым очагов. В каждом дворе женщины, присев на корточки за печкой, совали в топку сухие листья, прошлогодние былинки, кусочки хвороста, скупо поддерживали огонь. Вода закипала в котле, и мужчины, стоя, жадно и поспешно пили кипяток. Потом выходили изо всех ворот, неся на плече деревянную, с железным наконечником соху. К ручке был привязан горшочек с едой — жидкой кашей, варевом из трав.

У некоторых были буйволы, но большей частью отец запрягал в соху сыновей, а сам, налегая на деревянный крюк, изо всех сил помогал им. И, хотя они изнемогали от страшного труда, вся земля была вспахана вовремя. Потом землю дробили камнями, растирали ее ладонями, так что она лежала пышная, легкая, высоко взбитая. Канавки перемежались с валиками, и в канавки сажали зерно, бережно, руками, каждое отдельно. На каждом поле из года в год чередовали пять злаков — коноплю, на масло и ткани, просо, высокий гаолян, ячмень и бобы.