Повесть о Верещагине

Верещагин уезжал из Нового Света в Европу тем же путем — через Атлантический океан. С ним возвращались и два костромских мужика — Яков и Платон. Они на свои заработки и приработки накупили домашним подарков. Скинули с себя красные рубахи с широкими ластовицами, полосатые штаны и смазные сапоги в гармошку. Стриженые и бритые — оба на один манер, — оставив вместо пышных бород короткие, клинышком, бородки, они приоделись на европейский лад, в костюмы с жилетами, повесили массивные цепочки из дешевого американского золота с брелочками и ключиками к часам-луковицам, запрятанным ради излишней предосторожности в металлические футляры. Вместо костромских поярковых, выцветших колпаков увенчали свои головы блестящими, но дешевыми цилиндрами и, конечно, не разорились, приобретя крахмальные манишки, воротнички и галстучки, которые никак не держались на испещренных тонкими морщинами, крепких и неуклюжих мужицких шеях. Василий Васильевич щедро рассчитался с ними за всю легкую и тяжелую работу на выставках и купил им билеты в двухместную каюту, рядом со своей — одноместной. Ехали костромичи весело. Радостно было, что и деньги и подарки есть, и что скоро появятся они в приволжских палестинах и там, важничая, блеснут, если не на зависть, то на смех добрым людям заграничной осведомленностью; где надо и не надо ввернут такое словцо, что другие костромичи, всю жизнь не покидавшие своих деревень, от удивления раскроют рты и ни черта не поймут. А им будет весело, интересно представляться в роли людей бывалых, видавших виды да еще вернувшихся не с пустыми карманами. Так или иначе, на душе у этих мужиков было и весело и радостно. Как ни привлекательна заграница, а домой тянет и тянет.

«У себя дома и солома едома. Своя упряжка никому не тяжка, а на чужбине и собака с тоски зачахнет. Хорошо, что за добрым человеком два года продержались в этой сбивающей с ног Америке», — думал Яков, вслух высказывая свои настроения и мысли. Иногда он вступал в разговор с хозяином и по простоте душевной даже давал ему советы:

— Вы вот, Василий Васильевич, сами всё в разъездах, а домик и мастерскую доверили строить какому-то нерусскому человеку, Киркору, или еще кому там… Построить они вам построят, но угодят ли — неизвестно, а уж наживутся на всяком пустяке… страсть как наживутся! Зря вы меня не спросили, когда уезжали с Лидией Васильевной из Америки. Я дал бы вам адреса плотников и подрядчиков, наших костромичей, они бы такие хоромы своротили, что люди прохожие молились бы, как на церкву! Ох, и мастера у нас! Да уж чего говорить: на нижегородской ярмарке павильоны строят — хоть картины с них пиши…

— Не подведут, я уверен, построят по плану, как договорились, — отвечал Верещагин Якову. — Не знаю только, как идет у них работа. Как бы не затянули надолго. Из Парижа пора переезжать. Довольно мне ездить по заграницам, пора свое гнездо свить в России.

— Да уж, времечко… Никак вам на следующую осень полвека стукнет, вторые-то полвека поживите на родине. Лидия Васильевна — дородная поповна, деток вам наносит столько, что разъезжать от них будет некогда.

— А что, пожалуй, это похоже на правду. Но по России я поезжу — и по северу, и по югу.

— По России проще: сел на волжский пароход — и женку с ребенком с собой. Невелика помеха! А ежели случится в наших костромских краях бывать, не обходите, не объезжайте меня. Только напишите — и пива наварю, и всех петухов в деревне для вас перережу, и стерлядь будет в живом виде. Вот уж устроили бы праздничек в честь вашего приезда!.. А ведь у нас есть на что полюбоваться: один Ипатьевский монастырь чего стоит!..

Верещагин слушал, молча соглашался с ним и мысленно составлял планы будущих поездок по России.

— Так, говоришь, всех петухов перережешь, если приеду к вам в деревню? — смеясь, спрашивал он Якова.

— Перережу! А пиво из своего солода и хмеля разве такое, как в городе? У нас, Василий Васильевич, пиво с ароматом и крепостью. И приятно и хмельно. В голову ударит — язык развяжется, все песни перепоешь, в ноги ударит — плясать пойдешь, даже если отроду не плясал.

— А ведь тебе, Яков, хоть и хочется домой, но трудно будет опять привыкать к полевым и прочим работам. Как намерен дальше пробиваться?

— Есть думка, есть… Пусть жена, сын да дочка по хозяйству, а я хочу торговлишкой заняться. Кострома и Ярославль рядом. Богатеть не разбогатею, а что имею — не уроню, и то хорошо. А вы, Василий Васильевич, так всю жизнь в хлопотах и проведете? Эх, с вашим бы капиталом!..

— Ну что с моим капиталом, чего бы ты натворил?

— Да знал бы уж что! Свой пароходишко бы имел. Плавал бы по Волге да деньгу зашибал.

— А мне бы это занятие скоро надоело.

— У вас другой характер, другой талант. О чем тут говорить! Кто меня, Якова Михайлова, знает? Никто. А про вас и газеты и книги трубят. Неприятности бывают, так это от завистников и лиходеев. Плюнуть на них да растереть…