Повесть о Верещагине

С другим работником, Платоном, у Василия Васильевича душевных бесед не получалось. Платон был молчалив, отвечал на расспросы односложно: да или нет. На пароходе, по пути из Америки, Платон уединялся и часто пересчитывал свой заработок, разложенный по разным карманам, зашпиленным блестящими булавками. По прибытии в Париж Верещагин счел первым своим долгом написать в немецкие, английские и французские газеты письмо, разоблачающее американских сутенеров от искусства. Письмо было опубликовано и перепечатано многими газетами. Основываясь на фактах и своем личном опыте, Василий Васильевич в этом письме рассказал европейским читателям о плутовских нравах спекулянтов в Америке, о том, как в американской печати появилась однажды заметка, будто бы Суттон приобрел у французского художника Милле картину, носившую наименование «Ангелус», за пятьсот тысяч франков и, перепродав ее, получил барыш в двести шестьдесят тысяч франков. После такой публикации цены на другие незначительные картины и этюды этого художника были быстро взвинчены доверчивыми покупателями в двадцать раз! На самом же деле Суттон картины за пятьсот тысяч франков не покупал и не перепродавал, однако его цель — нажить себе крупный капитал на спекуляции — вполне оправдывалась при помощи лживой сенсации.

Ссылаясь на свой опыт, Верещагин писал:

«Мистер Суттон ручался за огромный и сенсационный успех продажи картин, если бы ему дозволили искусственно раздуть цены при помощи фиктивных покупателей и разглашения ложных цифр. Само собой разумеется, я отказался содействовать такому мошенничеству. Я убедился, что почти все американские цены на картины известных мастеров, которые так изумляют европейцев, мошеннически преувеличиваются и что вообще почти ни одна продажа не совершается без помощи таких махинаций…»

После возвращения из Америки Верещагин недолго жил в Париже. Через некоторое время, продав Маковскому свою дачу, мастерскую и земельный участок в Мезон-Лаффитте, Верещагин с Лидией Васильевной и ребенком окончательно переехал в Москву.

Скоро состоялось новоселье в деревянном доме за Серпуховской заставой, вблизи подмосковного села Нижние Котлы. Начался новый период в творчестве художника. Интерес к жизни простых, незаметных русских людей, желание быть ближе к родной природе, стремление изучать исторические достопримечательности России не позволяли ему и здесь подолгу засиживаться в мастерской и около молодой супруги. Сначала он побывал в ближайших от Москвы старинных русских городах всего верхнего Поволжья, а весной собрался в Киев к Терещенке, с которым у него были давно близкие отношения.

Над седым Днепром

К весне Верещагин успел обзавестись всем необходимым по хозяйству на новом месте жительства и, спокойный за благополучие жены и ребенка, оставив дом под надзором хорошего работника и надежной прислуги, решил поехать на несколько дней в Киев — подышать привольным днепровским воздухом, посмотреть на киевскую старину, повидать людей, ценящих и любящих искусство. В Киеве на вокзале Василия Васильевича встретили сахарозаводчик и собиратель картин Иван Николаевич Терещенко, искусствовед Адриан Викторович Прахов и коллекционер всяческих древностей Богдан Иванович Ханен-ко. От вокзала все они на двух парах — вороных, запряженных в блестящие лакированные кареты, рысцой поехали по булыжной мостовой в центр города, к особняку Терещенки. Пирамидальные тополя в окружении цветущих акаций ровными длинными рядами стояли вдоль холмистого бульвара. По сторонам над тротуарами стройно возвышались пышные, густые каштаны. Шумный Киев с множеством церквей и монастырей утопал в зелени садов. Над городом — ни облачка, лишь чуть заметно струилась маревом солнечная кисея. Воздух был напоен запахами цветущей зелени.

Терещенко сидел рядом с Верещагиным, слегка обняв его. Он был рад знаменитому гостю.

— Мне бы сначала в гостиницу проехать, привести себя в порядок с дороги… — обратился Верещагин к Ивану Николаевичу.

— Ни в коем случае! — возразил Терещенко и крепко обнял за могучие плечи гостя. — Едем ко мне — и никаких вам номеров и гостиниц. Вы — мой гость, и будьте любезны, живите у меня, сколько вам заблагорассудится. В моих палатах места хватит, а повара мои — мастера по изготовлению всяческих яств. Надеюсь, они вам угодят.