Повесть о Верещагине

Обращаться в судебные инстанции Нью-Йорка означало проиграть дело и оказаться в смешном положении нашлись доброжелатели, которые предупредили Верещагина, что в случае судебного процесса американские газеты могут оклеветать и опорочить имя честного русского художника и в то же время восхититься «деловитостью» американских антрепренеров, их умением обогащаться. Верещагин поверил в такой исход и не судился. Наконец настало время открытия аукциона. И опять разные дельцы окружили его и стали наперебой предлагать «услуги». Явно стремясь искусственно поднять цены на картины, они оповещали о фиктивных сделках и ценах в печати, чтобы продать всё по фантастическим ценам и получить огромную прибыль за такую «комиссию».

Особенно в этом отношении был навязчив некто Суттон, набивший руку на всевозможных спекулятивных и комиссионных махинациях. Выбрав удобное для переговоров время, когда уставший от хлопот, издерганный антрепренерами Верещагин несколько дней подряд безвыходно находился в номере нью-йоркской гостиницы, Суттон пришел к нему с предложением:

— Мистер Верещагин, я предлагаю вам стать миллионером, — развязно начал Суттон, усевшись перед художником, отдыхавшим на диване. — И вы будете миллионером, если поручите мне вести распродажу ваших картин. Вы замечательный мастер своего дела, но вы наивный, не деловой человек, не коммерсант. В Америке всякое дело надо уметь вести…

— А как вы можете «осчастливить» меня миллионом? — иронически перебил дельца художник. — Разъясните мне.

— О мистер Верещагин, это надо уметь организовать. Дело зависит не только от меня, но и от подставных лиц, которые и на аукционе и, разумеется, в печати будут вздувать цены на ваши картины. В Америке много богатых людей. Покупатели найдутся. Нужно уметь взвинтить цены. О, это хитрая механика!..

— Набивать, вздувать, взвинчивать… — повторил Верещагин слова Суттона. — Не понимаю, как это делается?

— Могу выдать секрет одним примером. Разговор останется между нами: не очень давно с помощью газетной сенсации и определенных фиктивных покупателей я сумел взвинтить цены на картины француза Милле в двадцать раз выше их стоимости. И художник остался доволен, и тысячи долларов и франков оказались в моем кармане.

— Хорошо, — ответил Верещагин спокойным тоном, — я этот вопрос изучу…

— Зачем изучать, нужно действовать! Слово за вами, мистер Верещагин. Я гарантирую неслыханный успех и крупнейший доход от аукциона.

— Я этот вопрос изучу, — повторил Верещагин, — но только с одной целью: чтобы не здесь, в Америке, — здесь никого не удивишь, — а в европейской печати разоблачить это подлое сутенерство в искусстве. Разве можно к искусству допускать подлецов? Наш Пушкин сказал, что гений и злодейство несовместимы. Пусть я не гений. Но злодейства не потерплю. Ступайте вы от меня ко всем чертям!.. Вот вам весь сказ. Разговор окончен. — Верещагин показал рукой на дверь.

— Простите, — изумленно сказал Суттон, — я еще ни разу не встречал таких чудаков, которые отказывались от возможности заработать миллион!..

— Уходите!.. И скажите другим таким, как вы, господам, чтобы с подобными предложениями держались от меня на расстоянии пушечного выстрела!..

— Странно, непонятно… Да нормальный ли он человек?.. — пожимая плечами, бормотал Суттон, уходя из гостиницы.

Без всякой шумихи, без крикливой рекламы аукцион открылся в клубе Ассоциации художников. За несколько дней было продано свыше сотни картин и этюдов, главным образом индийской и палестинской серий. Из картин русско-турецкой войны осталась в Америке «На Шипке всё спокойно». Жаль было художнику с ней расставаться, но Третьяков не захотел приобрести картину, видимо опасаясь, что не будет позволено ее выставить в галерее. Подобное опасение имело под собой почву.