Повесть о Верещагине

Сухощавый, с пронзительным взглядом Врубель, не вмешиваясь в разговор, стоял рядом с Нестеровым и, щурясь, рассматривал издали на стенах и сводах свои орнаменты. Прахов не сводил глаз с Верещагина. Ему хотелось по выражению лица уловить его отношение к работам художников, к их фрескам и орнаментам. Верещагин огляделся и открыто высказал свое впечатление:

— Хорошо! Просто, строго, никакой аляповатой сусальности, никакой крикливости. Создан прекрасный памятник русской истории. И мне кажется, главное — это показать историю Руси. Адриан Викторович, может быть, я неправ, вам виднее, вы тут самый главный подрядчик в этом деле?..

Прахов в знак согласия молча кивнул головой.

Два часа ходил по собору Верещагин, останавливался против каждой значительной фрески, высказывая похвалу художникам. Большая доля его восторгов доставалась Васнецову. Верещагину нравилось, что святые у Васнецова не заоблачные существа, а земные люди, прошедшие тяжелую жизнь и вышедшие из всех испытаний победителями. Нравилось и то, что больше и охотнее всего художник изображает исторические лица. Тут и Владимир-Красное Солнышко, крестивший Русь; тут и властная, с умным лицом княгиня Ольга, водившая киевлян на воинские подвиги; тут и отважные в битвах, отличившиеся в давние тяжелые времена татарских нашествий русские князья — Михаил Тверской, Михаил Черниговский, Андрей Боголюбский. А вот и летописец Нестор — первый историк Руси — задумался над книгой событий. Красавец, русский витязь, Александр Невский стоит с хоругвью в одной руке и с мечом в другой. И на лице его — отпечаток перенесенных бед и страданий и радость побед над лихими врагами родины.

Подойдя к фреске, изображающей юродивого Прокопия Устюжского, Васнецов сказал:

— Этого «святого» мы вот с Адрианом Викторовичем поместили сюда только как своего земляка. Возможно, ему тут и не место, но судите сами: Прахов — вологодский, я — вятский, а Прокопий — устюжский, между нами сосед. И кстати, весьма колоритная фигура, не хуже любого из печерских отшельников. Как видите, Василий Васильевич, юродивый Прокопий изображен оборвышем, в тяжелых веригах, с клюкой под мышкой. Он склонил лохматую голову и скорбно плачет, жалуется неведомому божеству на страшное бедствие, постигшее его Устюжский край. А вы читали его житие? — спросил Васнецов.

— Не припоминаю, — сознался Верещагин.

— Бедствие, которое вызвало у него слезы, это было не что иное, как падение около Устюга Великого метеорита, рассыпавшегося каменным дождем. С точки зрения современной науки — явление объяснимое, хотя и редкое. А представьте себе впечатление, произведенное падением метеорита четыреста лет тому назад!.. Говорят, что «несть пророка в отечестве своем», — продолжал Васнецов, — это не совсем так: устюжане в своего Прокопа влюблены до безумия!.. На Пинеге и Мезени, и в Нижней Печоре многие северяне и по сей день протопопа Аввакума превыше бога почитают. К Христу так не обращаются со своими «докуками», как к этому кумиру и легендарному упрямцу старообрядчества. Однажды ко мне в Вятку прибыли посланники мезенских купцов: «Изобразите для нас протопопа Аввакума на костре сожженна и на небеси вознесшегося, за работу озолотим!..» — и предлагали мне тысячу, мало — две! А я и говорю: «Аввакум — расстрига и не причислен к лику святых, полиция и попы не позволят вам иметь его изображение». Мезенцы обиделись на такие мои слова и говорят: «Аввакума мы чтим и знаем, он наш пророк и ходатай перед богом, а картину сожжения мы знали бы в каком убежище сберечь от чуждого глаза». И была у меня мысль написать такую картину, да времени не хватило на Аввакума. Потом разве, когда приосвобожусь вот от этих соборных росписей…

— И надо написать, обязательно надо! — одобрительно отозвался Верещагин. — Аввакум — личность незаурядная. Он у вас получится гораздо, во сто крат лучше, нежели Никита-пустосвят у Перова.

— Да, согласен с вами. Перов в этом жанре споткнулся…

Когда подошли к фреске «страшного суда», Верещагин окинул ее быстрым понимающим взглядом, сказал:

— Столько я видел «страшных судов», что этот меня уже не пугает. Фреска сделана вашим, Виктор Михайлович, почерком. Но, зная Врубеля, скажу по совести: у него страшный суд получился бы оригинальнее. Особенно нижняя часть фрески, с сатаной и огненной геенной…

— Вы, пожалуй, правы, — согласился Васнецов. — Михаил Александрович, конечно, отлично справился бы, но духовенство не доверило ему никаких других работ, кроме орнаментов.

— Я почитаю за счастье делать хотя бы и немногое, рядом с таким волшебником живописи, каким является наш славный Васнецов! — ответил Врубель, и его глаза вдруг вспыхнули необыкновенным блеском. — Мои эскизы, ничего общего не имеющие с традициями церковной живописи, так и останутся в альбомах. Не жалею! Виктору Михайловичу я не соперник. Рад, очень рад, что он исполнил первейшую роль в оформлении этого исторического памятника. По заслугам ему и честь…