Повесть о Верещагине

Вечером офицеры провожали художника в вагон, стоявший на запасном пути в Ляояне. С Захаровым Верещагин расстался дружелюбно и трижды расцеловался на прощание.

В Порт-Артуре

Небольшой портовый городок, переполненный русскими солдатами и матросами, подвергался обстрелам со стороны японских судов. Разрывы двенадцатидюймовых снарядов в порту и в районе крепости действовали на военных удручающе, а среди мирного населения вызывали панику. Верещагин обосновался в вагоне. Он приготовил краски и белила, исправил широкий парусиновый зонт. Складной табурет, походный ящик-этюдник, наполненный картонными и фанерными дощечками, натянутыми на подрамники холстами, пачки кистей, легкий для переноски мольберт — всё было готово к предстоящей большой работе. Но прежде чем работать, нужно было присмотреться к тому, что происходит вокруг. Верещагин ходил по улицам и окрестностям Порт-Артура, заглядывал в низкие одноэтажные дома и фанзы. Нередко среди мелких торгашей, парикмахеров и фотографов он встречал чрезмерно любознательных и назойливых, — вероятно, среди них были агенты японской разведки и разведок других держав, заинтересованных в поражении России на дальневосточном театре военных действий. В эти дни пришлось Верещагину встретиться с одним матерым шпионом, огражденным от всяких случайностей документами дипломатической миссии. Таким был некто Карл Гревс, прибывший из Сингапура в Порт-Артур — по заданию немецкой разведки — под видом доктора естественной истории и ботаники, с документами на имя Франца фон Каннитца. Ему было приказано разведать, как продвигаются у русских работы по укреплению Порт-Артура.

Однажды, вооружившись сачком, Гревс отправился в окрестности Порт-Артура ловить весенних бабочек для коллекции. Конечно, в городе-крепости, находящемся под обстрелом японской эскадры, обстановка для ловли и коллекционирования бабочек была явно неподходящей. Тем не менее Гревс ничего лучшего не придумал, — авось в суматохе не заподозрят. Расхаживая в окрестностях Порт-Артура, Гревс заметил Верещагина, одиноко сидевшего на камнях. Художник, желтый от приступа тропической малярии, укутавшись теплым шарфом, писал небольшой этюд Порт-Артура. После короткого разговора они познакомились. Верещагин узнал, что немец с сачком имеет отношение к медицине, и попросил у него хины. Гревс охотно стал оказывать услуги знаменитому художнику. При следующей встрече он долго беседовал с Верещагиным об искусстве и литературе. Потом они еще раз встретились на веранде в казино. Была лунная ночь. На якорях стояли военные корабли. Затемненные, они казались дремлющими чудовищами. Верещагин, сурово сдвинув брови, задумчиво глядел на притаившиеся в бухте суда. За мысом, отделявшим бухту от океана, где-то далеко-далеко угадывались невидимые японские брандеры.

Гревс вывел Верещагина из раздумья. Он заговорил опять-таки не о войне, а об истории здешнего края, о великом переселении народов? Засиделись далеко заполночь. Взгрустнувшему Верещагину не хотелось уходить с веранды. Нервы были напряжены, беспокоили мысли — о предстоящих боях, о семье, о доме. Гревс поднялся, намереваясь уходить, извинился, что злоупотребил временем и помешал художнику отдыхать. Верещагин, улыбаясь, ответил:

— Не надо извинений, доктор Каннитц. Я не хочу отдыхать, у меня в эти дни неважное настроение. Предчувствую, что скоро эти холмы дрогнут от канонады… И Россия, — он проговорил что-то очень невнятное, — Россия потеряет… — И, выпрямившись во весь рост, при свете зеленых фонарей, висевших под потолком веранды, Верещагин взглянул прямо в глаза собеседника и спросил: — Вы, доктор Каннитц, верите в предчувствия? Я в них не верю, но мне вот кажется, как никогда и нигде не казалось, что здесь я найду себе могилу…

Гревс удивленно пожал плечами:

— Это, господин Верещагин, не совпадает с вашими взглядами. Подобные фантазии есть результат малярии и чрезмерного употребления хины.

— Вполне возможно, доктор, вполне возможно… Предчувствие и предрассудки находятся в тесном родстве между собою. Не настаиваю на своем предчувствии, не настаиваю… Но вот интуиция — это другое дело. Она мне подсказывает, что вас, доктор Каннитц, рано ли, поздно ли, а все-таки повесят.

— Что вы говорите, господин художник! Помилуйте, за что?

— Как водится, доктор, за шею… — и, уже не глядя на собеседника, добавил насмешливо и презрительно: — Да, доктор, за шею, и за то, что вы в непоказанное время… ловите и уничтожаете бабочек. Я много ездил по свету и много видел «коллекционеров». Нет, доктор, вас никто не тронет. Бабочки — ерунда!.. — сам себе возразил Верещагин. — Знаете ли вы, доктор, что в России есть люди, которые хотят поражения в этой войне? Поражение пошатнет трон Романовых, и, в конечном счете, для России это будет победа. Странная логика вещей, не правда ли, доктор?

Гревс растерянно смотрел на Верещагина и не знал, что ему ответить.

Они расстались и больше ни разу не встретились.