Повесть о Верещагине

«…Я скажу Вам, вижу я людей постоянно громадную массу всех сортов, складов, способностей и сословий — и не много до сих пор встречал таких субъектов, как Третьяков. Особливо мне поразительно, что такой превосходный человек вышел из среды нашего толстопузого, нелепого, необтесанного, самодурного и безмозглого купечества. Вы его не знаете, а когда узнаете лично, будете и любить и уважать… Ни чванства, ни хвастовства, ни глупых претензий у него никаких нет. Он просто чист и честен, от глубины души ценит и любит Ваш талант и произведения и что делал и говорил до сих пор — все было хорошо…»

Письмо Стасова успокоило Василия Васильевича.

— Вот, с тобой всегда так бывает, — замечала Елизавета Кондратьевна. — Из-за своей раздражительности ты плохо подумал о добром человеке, который поддержал тебя. Я не удивлюсь, если когда-нибудь ты поссоришься даже с Владимиром Васильевичем.

— Прошу не ворчать! — отозвался Верещагин. — Не в горячности дело. Работа, работа без отдыха! По Индии тоже была нелегкая прогулка. А перед Третьяковым, при случае, извинюсь и отвешу ему поясной поклон.

Но еще большее впечатление произвело на Верещагина письмо Третьякова, адресованное в Индию. Конверт был испещрен множеством печатей с наименованием разных индийских городов, в которых побывал художник. Это письмо наконец разыскало его в Париже.

— Неплохо работает в наш век почта, — не без иронии сказал Верещагин, разглядывая приклеенную к конверту справку о том, на каком пароходе он выбыл из Индии в Париж.

По содержанию письмо Третьякова не показалось Василию Васильевичу запоздалым. Наоборот, оно пришло вполне ко времени.

— «Ваше негодование против Москвы понятно, — читал Верещагин. — Я и сам бы негодовал и давно бы бросил свою цель собирания художественных произведений, если бы имел в виду только наше поколение, но поверьте, что Москва не хуже Петербурга: Москва только проще и как будто невежественнее…»

— Вот именно, прав Павел Михайлович, что-то я ему из Индии не то написал. Москва — она деревня огромная, притом самая настоящая расейская…

— «Вскоре по закрытии Вашей выставки, — продолжал читать Верещагин, — в Петербурге начали ходить слухи, что картины Ваши писались компанейским образом, и вот Ваш отказ от профессорства снял маску с пошлых завистников. Тютрюмов — только ширмы, за которыми прятались художники и не художники даже, потому что Ваш отказ от профессорства поразил в сердце не художников только, а всё общество, т. е. наибольшую часть общества, чающую движения свыше в виде чинов и орденов…»

— Правильно, Павел Михайлович! Правильно! Спасибо вам за добрые слова и чувства, — как бы видя перед собой Третьякова, говорил Верещагин и снова продолжал читать: