Повесть о военных годах

Старшина умолк, раскуривая цигарку.

— А позвольте спросить, товарищ лейтенант? — снова заговорил старшина.

Его, видимо, интересовал вопрос, к которому он только сейчас сумел довести разговор.

— Да, конечно.

— Вы только, тово, за обиду не примите… Вы как, товарищ лейтенант, и в училище были, и на войне, и все такое?..

— И училище закончила, и на войне была, и танки знаю, умею стрелять, водить. Только вот теперь в штабе бригады придется работать.

— Да-а, — посочувствовал он, — танкисту оно лучше, когда к танкам, к экипажам, к своему брату танкисту поближе быть. Да ведь в штабе-то тоже кого-нибудь не посадишь. И там офицер обязательно танкистам быть должен, щоб дело танковое добре знал. Только вы, товарищ лейтенант, послушайте совета старого Клеца. Клец — это фамилия моя, а старым прозвал наш комбат за то, что с самого Ленинграду я в этой бригаде служу. Послухаетесь?

— Обязательно.

— Так вот, за делами своими штабными о нас, танкистах, не забывайте, не отрывайтесь. До нашего батальону почаще приезжайте. Может, в какой бой с нами сходите. И вы до нас попривыкнете, и мы до вас — от и будет у вас свой батальон, свои друзья-товарищи. От возьмите хочь меня. Я зараз механиком-регулировщиком в батальоне. Своего танка не маю. А ни у кого — мабуть у самого поганця — язык не повернется сболтнуть, що Клец не воюе. Потому, что я завсегда с народом. И в бою подмогну, и заменить кого смогу, а когда и приказ передам. Тоже, можно сказать, «офицер связи», только батальонного масштаба.

— Спасибо, старшина, за хорошее слово! Обязательно запомню совет старого Клеца. — И от всей души пожала я шершавую от мозолей руку танкиста. — А теперь ответьте, мудрый старый Клец, на один вопрос: почему это я должна выбрать именно ваш батальон?

Клец смерил меня недоуменным взглядом:

— Так наш же третий батальон, капитана Колбинского!

— Ну и что же?

— То есть как это што? То ж самый лучший батальон в бригаде! А комбат у нас какой!

— Строгий, наверное? — спросила я. Мне вспомнилось, как капитан Лыков, услышав, что его вызывает комбат, сразу стал серьезным, торопливо одернул и без того ладно сидевшую гимнастерку, поправил фуражку и чуть было не забыл обо мне.

— Строгий, — подтвердил старшина, — по-справедливому строгий. И душевный очень. А умный како-ой!.. Да шо там говорить, сами побачите.

Помолчали. Клец о чем-то думал и, видимо решив, что так разговор о его комбате прерваться не может, заговорил:

— З Воронежской области наш Андрей Васильевич. Образование высшее имеет. Истории там, литературе и разным наукам людей учил. Пе-да-гох — вот он кто до войны-то был! Скажете, специальность мирная — учитель? Так все мы мирные были, я в колхозе на тракториста учился, а вы тоже небось до войны не из пушек стреляли, а какие-нибудь там вальсы на пианинах играли. А у капитана Колбинского талант военный. Он у нас еще взводом командовал, так задачу свою так определить умел, шо куда там взводом — фронтом командовать с таким умом можно. Спросите хоть кого хотите. Всякий скажет. Батальон наш всегда самые трудные задачи выполняет, и завсегда удачно. Думаете, просто везет? Не-ет. Это капитан умеет все так обдумать, что никаких для него неожиданностей в бою не бывает. А что он учителем был, так то ж хорошо. Он душу каждого человека узнать умеет. И так он и эдак к человеку подойдет. Все одно, что в твоей академии год поучишься, что у Колбинского месяц прослужишь. Даже у капитана лучше, потому как он на жизни учит.

А красивый какой наш капитан! — вконец разошелся Клец. — Вы артиста Самойлова видели? Ну, картина такая есть, «Сердца четырех», так он там одно сердце играет — старшего лейтенанта-танкиста. Симпатичный артист! Во точно наш капитан. Только капитан лучше.

— Ну уж и лучше, — нарочито подзадорила я Клеца.

— А что? Конечно, лучше, то ж артисты, грим и все такое, а то живой человек, да не простой, а… — Клец, не находя достаточно убедительного слова, сделал рукой выразительный жест.

— Не простой, а золотой, — подсказала я Клецу.

Мне очень хотелось, чтобы Клец побольше рассказал о своем, должно быть, действительно замечательном комбате, и я нарочито подзадоривала его, как только запас клецовского красноречия подходил к концу. За последнюю реплику Клец наградил меня быстрым сердитым взглядом, молча попыхтел папироской и все же не выдержал:

— А и золотой! Подумаешь, золото ваше, металла холодного кусок! Да разве за какое-нибудь золото можно купить такой ум, такую храбрость, талант такой, как у нашего Андрея Васильевича? Он, можно сказать, сам самородок драгоценный. Вот! — Клец рубанул кулаком воздух и торжествующе и даже высокомерно окинул меня взглядом.

Видно, Клец был очень доволен найденным сравнением и смотрел на меня с видом победителя, но все же несколько настороженно, готовый снова выступить в защиту чести и достоинства своего любимого комбата. Чувствуя, что сейчас Клеца подзадоривать больше нельзя, я в качестве перемирия протянула старшине сигареты и перевела разговор:

— Что-то мы, старшина, долго идем. Где же штаб-то?