Повесть об Анне

– Косте, кажется, хуже… – тихо произнес Станислав Сергеевич, отведя глаза в стол и вздрогнув от собственных слов, словно пока он это не озвучивал, беда не была бедой. Он усиленно сдерживался, дабы не заплакать. – Мы с Машей уже неделю почти не спим… Мы все надеемся, что это пройдет, как прошлой осенью… Но, знаешь… Он теперь кричит сильнее, чем тогда. И спит все хуже.

– Вы Юрию Александровичу звонили?

– Конечно, – горько ухмыльнулся Станислав Сергеевич. – Я его так заморил своими звонками… Маша моя с ума сходит, как и я. Я ему уже несколько раз посреди ночи звонил и спрашиваю, что делать? Он… Не знаю, что это за человек такой выносливый во всем. Всегда Юрий Александрович говорит со мной – что в два часа ночи, что в пять утра. Открыл мне двери больницы и их центра эпилепсии… Можно спокойно его класть туда, в больницу эту, но разницы никакой… Уж лучше дома, коль так.

– Берите отпуск, Станислав Сергеевич… – беспокойно и нервно произнесла Света. – Правда! Берите отпуск!

– Месяц назад только из отпуска!

– Да не важно. Просто едете домой, и сидите там с Костей! Мы все вас тут прикроем. За это не беспокойтесь. Отправьте Машу на дачу, пусть отдохнет неделю и выспится, правда! Вам, конечно, тяжело будет, но и мы вас не оставим! О жене подумайте. Уверена, что и Юрий Александрович, и все неврологи что-то сделают.

– Ты так думаешь?

– Я думаю, что в таком режиме и с ума сойти недалеко, – Света указала рукой на двери кабинета. – А там глядишь, вы станете соседом нашей Анечки! Вам нужно думать и о Косте, и о Маше. И о себе. Отправляйте жену отдыхать и отсыпаться. Маше, я уверена, это нужно! А сами – с Костей в больницу и пусть лучшие неврологи думают да гадают, как все это исправить.

– Через четыре дня конференция… – пробормотал Станислав, в уме подсчитывая дни календаря. – Значит, со среды я может так и сделаю.

– Вот и правильно!

Он замолчал, улыбнулся от надежды, которая внезапно согрела привычное отчаяние. Света заметила этот живой блеск в его глазах и кивнула ему, сделав глубокий вдох и выдох. На его лице отражалась и уходящая тревога, и безмерная благодарность к самой лучшей его медсестре.

– Итак, – произнес он, стараясь строгостью тона развеять образовавшиеся сантименты. – Так что там наша Анечка?..

– Сегодня у нее была чистая расческа…

– Значит?..

– Думаю да. Обычно она всегда после того, как вырывает себе волосы, складывает их или возле своих картин, или наматывает на ручку двери… В крайнем случае она их оставляет в расческе… Но сегодня, расческа чистая…

– То есть ест?..

– Выходит, что да. Как правило, если волос нет нигде, значит она их съедает. Я сегодня посмотрела на нее, когда нашла расческу. Она поняла, что я все поняла.

– Ладно, – сложив руки перед собой, произнес Станислав Сергеевич. – Чисто предположу… А может быть такое, что она все-таки их вовсе уже и не вырывает?

– Если бы каждые три месяца не приходилось промывать ей желудок, то я могла такое предположить.

– Хоть один препарат ей помогает?!

– Вроде бы да! – не без эмоций воскликнула Светлана, поскольку этот вопрос ее тоже волновал. – Цикличность приступов изменилась после добавления топрала, но, – разводя руками, добавила она, – изменились и сами приступы. И тут уже топрал не при чем. У нее замечалось уже все, что только можно. Если эти ее «фокусы» считать симптомом приближающегося приступа, как фрагмент симптоматики, то… Черт возьми, в истории болезни такое же не напишешь!

– Да пиши уже что угодно! – махнул рукой главный врач. – Лишь бы работало!

– В истории болезни не принято писать, что пациент начинает предсказывать будущее и говорить о людях то, чего он физически никак не может знать.

– Но ведь она это выделывает за пару дней до приступа.

– Да.

– Значит, есть тенденция.

– Верно.

– Значит, пишите. Еще немного и уже сам Охрименко поверит, что не с этой планеты, эта наша Анечка.

– Я думаю, он давно уже понял, – усмехнулась Света. – просто боится.

– Охрименко? Хе-хе, боится? Чего?

– Как минимум того, что образ его, этакого психиатра–механициста, не верящего ни во что, кроме того, что все в мире приводится в движение большими, ржавыми шестеренками.

– Да брось, Светланочка, – усмехнулся Станислав Сергеевич. – Не такой уж он архаичный и консервативный…

– Архаичный! Вот это в точку. Самый, что ни есть!

– Все его методы и его работы… А ведь от них веет и современностью, и инновациями! Между прочим, он практически лучший.

– Вы просто повторяете первые строки его брошюры?

– Нет, – засмеялся главный врач. – Но он лучший, это неоспоримо.

– Психиатр, это да. Но также он наверняка лучший коммунист, материалист и атеист.

Станислав Сергеевич засмеялся:

– Но медицина – это наука, Светочка.

– Вот и боится Охрименко, что будет подорван его стиль научного сухаря.

– Нужно, предпринять некоторые меры, – подняв указательный палец, строго кивнул Станислав Сергеевич. – Например, запретить ей подолгу общаться с пациентами.

– Но…

– Знаю, это мы уже делали и у нее начался приступ на почве ограниченной… Как там?

– Ограниченной свободы.

– Да. Но тем не менее нужно как-то хитро огородить ее от долгих бесед.

– Огородить?..