Повесть об одинокой птице

– А, так вы об этом! – протянул он. Какая-то наглость, надменность внезапно появились в его металлическом голосе. Его и забавляло, и возмущало дядино желание учить его, встать у него на пути. Он и подумать не мог, что когда-нибудь их дороги вдруг так пересекутся. Для него дядя был чем-то из разряда допотопных ископаемых, из прошлого века. Все в его манерах, тактичности, какой-то старомодной совестливости, контрастировало с настоящим временем. Да, он многому учился у дяди. Но быть, как дядя, было для него немыслимо. Он смотрел на него и удивлялся. Таким он не видел его никогда. Под этим взглядом с непонятно откуда взявшейся твердостью и смелостью, он чувствовал, как слабел. И это неприятно ранило его. Он, всегда считавший своего дядю Борю чудаком и простаком, ничего не смыслившим в этой жизни, вдруг нашел его сильным, цельным, а себя – слабым и раздробленным. Дядин прямой взгляд непонятным образом ломал его собственный. Стараясь не отрывать и не опускать глаза, он тихо процедил:

– Но ведь это же смешно, дядя!

Борис Николаевич побледнел, но, справившись с собой, твердо ответил:

– Оставь ее. Она не дичь для тебя. Ты сломаешь ей жизнь, она и так очень несчастна. Я вижу, как она тянется к тебе, к твоей молодости, силе. Но ведь она не станет для тебя единственной.

– А если станет? – выпалил он.

– Пойми, это жизнь, не игра, а она – не игрушка. Вы совершенно разные. Она еще сможет найти свое счастье и быть счастливой.

– С тобой, что ли?! – вдруг вырвалось из него. Он отметил про себя, что первый раз назвал дядю на «ты» и смутился. Дядя отвернулся.

– Я все тебе сказал. Даже, может, больше того, что надо. Теперь можешь идти, – тихо произнес Борис Николаевич.

Он хотел что-то ответить, но его дыхание от негодования перехватило, и он, сдержав себя, повернулся и в сердцах сильно хлопнул дверью. Дверь не захлопнулась. Послышались открывшиеся замки соседей, услышавших шум на лестнице. Раздраженный, раздосадованный на себя и дядю, он быстро сбежал вниз. В лицо ударила струя осеннего воздуха и охладила его пыл.

Борис Николаевич сидел в кресле, взявшись за голову руками. Может, в первый раз после далекого детства он плакал. Входная дверь так и осталась широко раскрыта. Упавшие банки раскатились по прихожей, запутавшись в газете. Сквозняк взбудоражил шторы, которые, словно крыльями, перепугано захлопали своими большими полотнищами. Удивленная старая соседка заглянула в квартиру. За много лет жизни рядом она впервые видела такое. Смущено шаркая домашними тапочками, она прикрыла дверь, шторы успокоились…

Он вспомнил этот свой последний разговор и ее желание встретиться с дядей. Ревность плеткой стегнула его по сердцу. Дядя и она – как это возможно! Он же старик!

Ему хотелось что-то сделать, чтобы выплеснуть накопившиеся чувства. Он схватил ветку и, ударяя ею по опавшим листьям, резкими шагами пошел прочь. Ветка сломалась. Он подошел к дереву и сильно ударил ладонью по его мокрому шершавому стволу. Даже не почувствовав боли, он ударил еще. И только когда поднял руку, чтобы закинуть назад растрепавшиеся волосы, увидел кровь на ней. Эта кровь его сразу отрезвила. Он еще раз вспомнил пронзительные слова дяди: «Ты ведь погубишь ее!». Все внутри передернулось. Не веря в мистику, он махнул рукой, словно отгоняя от себя что-то незримое, может быть, эти слова, и ожесточенно крикнул в небо: «Это неправда! Я дам счастье!».

Глава 5 Они

Это новое чувство внезапно, как на всей скорости мчащийся автомобиль, выскочило из-за угла и поразило их обоих. В один миг и навсегда.

Возможно, есть что-то с первого взгляда. А может, оно и может быть именно так, и только тогда это будет настоящим. Трудно сказать. Но он точно знал: она ему нужна. Она точно знала: другого быть не может. Так их дороги с каждым днем сходились все ближе и ближе, пока однажды не пересеклись, став одной.

Она съездила к Борису Николаевичу, но одна. Он был, как всегда, приветлив. Только в этот раз, когда он украдкой смотрел на нее, она заметила в его глазах какую-то непонятную грусть и тоску. Казалось, он хотел ей что-то сказать или спросить, но не решался. А она делала вид, что не видит этого. Ей не хотелось никаких слов и расспросов. После того как в ее жизни появился он, она тяготилась лишними вопросами о нем и себе, храня тайну, которая не стала еще явью. Но Борис Николаевич все же спросил, когда она уже стояла на лестнице.

– Вы счастливы?

В этих словах слышался какой-то трепет надежды, нежность.

Она покраснела и тихо ответила.

– Кажется, да.

После этого Борис Николаевич никогда ее ни о чем не расспрашивал первый, если только она сама не начинала разговор. С этого времени они стали видеться еще реже.

Она ощущала, что между ними всеми протянулась незримая нить, и боль на одном ее конце тут же отзывалась на другом. Для себя она решила, пока не будет явным ее счастье, оберегать его, ведь оно, как и сама жизнь, может оказаться таким хрупким.