Повесть об одинокой птице

Она не пропускала ни одного собрания. Все вроде было по-прежнему, а вроде и нет. Она смотрела на молодые семейные пары, которые вместе с детьми чинно шли на богослужение, и ее сердце болело. Она словно знала, что никогда не сможет иметь такого счастья. А свое счастье она связывала с ним и с Богом. Она любила их. Любила нежно и преданно. Но если Бог молчал на все ее мольбы о нем, то он постоянно противился ее разговорам о Боге. Он так и не мог примириться с несоответствием между религиозными постулатами и тем, что видели его глаза. А она пыталась объяснить.

– Ты разве видишь тепло? Нет. Разве видишь воздух? Тоже нет. Но ты можешь чувствовать тепло, и ты дышишь воздухом. Так и Бог. Ты не видишь Его своими физическими глазами, но можешь видеть через то, как Он являет себя в этом мире. Этот мир полон Богом. Все сотворено Им.

– Но тебя и меня родили обыкновенные люди. Мужчина и женщина. Где был Бог в процессе зачатия? – не сдавался он.

– Он дал тебе жизнь.

– Нет! Жизнь мне дали родители. Но Бог, с твоих же слов, постоянно хочет отнять ее у меня.

– С чего ты это взял?

– Но Он же отправляет не поверивших в Него в ад?!

– А может, они сами туда попадают из-за своего неверия?

– А какой параметр веры должен быть, чтобы там не оказаться?

Она замолчала. Она действительно не знала ответа на этот вопрос, который ее тоже постоянно мучил. С кафедры она слышала, что достаточно только уверовать во Христа, принять водное крещение и пребывать в церкви, в общении святых, чтобы быть спасенным. Если ты рожден свыше, то ты уже записан на Небесах. Чем больше она слышала эти слова, тем больше у нее возникало вопросов. А что значит родиться свыше? Кто такие святые, и как пребывать в общении с ними? Сперва она считала, что святые – это верующие в церкви. Но почему-то пребывать с ними в общении стало для нее тягостно. У нее до сих пор собирались иногда на дому, а пока все ожидали ведущего брата, сестры обсуждали вопросы земного бытия, касавшиеся кухонных изысков, детей, каких-то приобретений. Самым духовным в этих общениях было обсуждение общецерковных событий и самих членов церкви. Она несколько раз пробовала повернуть разговор в иное русло, но это было никому не интересно. На нее удивленно поднимали глаза и пожимали плечами, ссылаясь на то, что не сестринское дело вникать в духовные понятия, а если есть вопрос, его надо задать старшим братьям. Но и братьям были не интересны ее вопросы. И разговоры все равно сводились на прежние рельсы. А когда в ее жизни вдруг появился он, на эти собрания она стала ходить скорее по обязанности, чем по зову души. Когда брат в сотый раз говорил, что Бог есть любовь и все должны любить друг друга, как Он заповедовал, она тоскливо посматривала в окно. Сестры сонно кивали. Молились за обычные нужды, а она уже давно не молилась вместе со всеми – после того как один брат сказал ей по окончании собрания, что ее молитва была не от Духа Божьего. «Почему?» – удивленно спросила она. «Молись Господу, и Он тебе откроет», – ушел от ответа брат. Ее сильно оскорбили эти слова. Теперь во время молитвы она стояла молча и смотрела в окно, на фонарный столб. Она чувствовала, что он где-то рядом, но не придет, пока у нее проходит это собрание, «шабаш», по его выражению. А приходил он к ней теперь часто. Они могли часами сидеть за столом, говоря обо всем. Он был таким же начитанным и эрудированным, как Борис Николаевич. Она иногда проводила параллели между ними и удивлялась, до чего же они похожи, и в то же время разные. Ей было интересно слушать его размышления. Иногда она пыталась с ним спорить, но это всегда выходило слабо. Они пребывали в ничьей. Каждый – со своим. Чем дальше она с ним общалась, тем более по-иному начинала видеть церковь. Раньше ей нравилось там все. А теперь она ловила себя на мысли, что ей скучно на проповеди. Даже те места Писания, которые толковали ей братья, она видела по-иному. Как-то само собой так получилось, что она тихо отошла от всех церковных дел. Да, видно, и ее мало кто стремился привлечь. После случая с братом Виталием вокруг нее образовалось незримое кольцо отчуждения. Ее чурались. Иногда ей хотелось подойти к ним и спросить: «Почему вы сторонитесь меня? В чем моя вина? Чем я согрешила против вас?» Но она не решалась. Да и как сказать о том, что, может быть, только кажется ей, а все на самом деле по-другому? Она вообще стала бояться своих мыслей и никому их не высказывала, да и некому было. Он только и ждал от нее нечто подобное, чтобы продолжать бунтовать против Бога и церкви. А она этого не хотела. Она видела, что в нем идет борьба. Он сам мучается от своего неверия. И этим он так становился похожим на своего дядю! Только Борис Николаевич не говорил о Боге с такой дерзостью. Он, скорее, был в благоговении перед Ним, и ее это всегда поражало. Такого благоговения она не встречала даже в церкви. Там разговоры о Боге были скорее обыденной темой. Только иногда проскальзывала нотка благоговения пред Богом, но тут же заглушалась уверенными словами о том, что Бог рядом и хранит их во всем.