Повесть об одинокой птице

– Сейчас, мама! – раздраженно и громко крикнул он, поворачивая голову в сторону дверей Анны Павловны. Она, воспользовавшись этой секундой, осторожно выскользнула на лестничную площадку, захлопнув за собой за дверь. Он тут же стал ее отпирать, но было уже поздно, она быстро сбегала по ступенькам.

– До свидания, дорогой Борис Николаевич! Спасибо вам за все! – гулко донесся снизу ее голос. Он наклонился над перилами и крикнул:

– Я не сказал вам самого главного! Я жду вас! Приходите всегда!

Он не договорил. Внизу тяжело хлопнула входная дверь. Из глубины комнаты опять послышался голос Анны Павловны.

– Иду, мама. Уже несу, – громко сказал он и защелкнул замок. Принес маме стакан воды, приподнял ее над подушкой, чтоб она смогла запить свое лекарство, и вернулся на кухню. Посмотрел на тот стул, на котором только что сидела она, девушка из сказки. Глядя на этот одинокий стул, словно она еще продолжала на нем сидеть, он обратился к нему и произнес: «Я никогда не смогу сказать тебе этих слов. Никогда!»

После воскресного собрания, когда она уже хотела как всегда быстро уйти, к ней подошел Пастор и сказал, чтобы она была на членском собрании в следующую пятницу, будут разбирать ее вопрос. Она пришла.

Сначала все шло как обычно. В конце собрания вышел брат Юра и сказал, что на повестке дня стоит еще один очень важный вопрос. Он назвал ее имя. Зал сразу оживился. Он попросил ее выйти вперед. Она пошла по центральному проходу, чувствуя, как взгляды всех одновременно направлены только к ней. За тот месяц, что она ходила на собрания, она уже свыклась со своим униженным положением. Хотя ей все равно было очень трудно.

Пастор, не называя открыто грех своим именем, витиевато ушел в сторону, но в зале и так все все знали и понимали. Он попросил ее помолиться вслух Господу о покаянии. Она это сделала.

После последнего разговора с Борисом Николаевичем ей стало легче. Она давно уже все отдала в руки Божьи, и потому на этом позорном помосте стояла словно не перед людьми, а перед Самим Богом. В ней чувствовалось какое-то внутреннее достоинство и красота. Даже те, кто постоянно пытался ущипнуть ее, в эту минуту прикусили языки.

Она стояла, простая и спокойная. И ничто ее не задевало. Она сделала все, о чем попросил ее Пастор, и тихо прошла к своему месту. Брат Юра еще раз объявил всем, что она еще значится на замечании. И если ее поведение не вызовет никаких нареканий, ее восстановят в прежних правах. Зал одобрительно загудел.

В общем-то, в церкви было больше тех, кто ей сочувствовал и жалел, нежели злорадствовал. Все понимали, что она молодая, одинокая, неопытная, что у нее не так давно умер отец. А ее кроткий, богобоязненный вид умилял еще больше. После этого членского собрания сестры уже приветствовали ее на словах, не давая только святого целования. Ее жизнь на последней церковной скамейке уже не казалась ей такой унизительной. Она стала находить в этом некую силу и сладость. Одно только тревожило ее – постоянная головная боль и тошнота. Она не могла смотреть на пищу, особенно если ее готовили перед ней. Ей становилось тяжело подниматься на третий этаж. Появились какие-то тянущие боли в животе. Смутные подозрения постоянно бродили в ее голове, повергая в уныние. Но все же она решилась сходить к врачу.

Когда она пришла к своему терапевту и стала рассказывать, что ее беспокоит, уже немолодая женщина-врач с усталым видом посмотрела на нее и вдруг напрямую спросила:

– А вы не беременны часом, девушка?

От этих слов ее словно отбросило в сторону.

– Как беременна?

– Ну уж, я не знаю. Вам видней, – расплываясь в слащавой улыбке, громко произнесла та. – Вам не ко мне нужно, а к гинекологу. Сходите в регистратуру и узнайте, как она принимает, – и, расписавшись в карточке, отдала ей в руки.

С подавленным, обескураженным видом она вышла из кабинета. Медленно перебирая ватными ногами, спустилась на первый этаж. На большом табло расписания нашла гинеколога. Как раз сейчас шел прием. Она опять поднялась наверх.

В очереди к гинекологу сидели три человека. Две молодые, примерно ее возраста, женщины уже на последних месяцах беременности и совсем молодая разбитная девчонка.

– Анфискина! – послышался грубоватый голос из-за двери. Девчонка вскочила и зашла. Две беременные женщины скользнули взглядами по двери и продолжали беседовать, обсуждая что-то свое. Она села напротив. Ей казалось, что эта очередь длится всю вечность. Но вот от врача вышла последняя женщина и, обратившись к ней, кинула:

– Заходите.

Она с дрожью вошла в кабинет. За столом сидели двое. Пожилая женщина, чем-то похожая на Бабу Ягу из сказки, и молоденькая девушка. Баба Яга что-то дописывала на листах и, не глядя на нее, сказала:

– Садитесь. Что беспокоит?

Она назвала.

– Ну что же, милая, будем смотреть, – сказала врач и рукой показала ей за ширму. – Раздевайтесь.

– Как? Сейчас?

– А для чего вы тогда сюда пришли? – удивленно спросила Баба Яга.

– Ну, я не знаю. Мне сказал терапевт… – промямлила она.