Повесть одной жизни

Началось все с моих вопросов. Меня заинтересовало одно выражение из Акафиста святителю Николаю, архиепископу Мир Ликийских: «Радуйся, Ария возбесившегося от собора святых отгнавый». Я понятия не имела, кто такой Арий и отчего он «возбесился». Владыка тогда дал мне «Историю христианской церкви» священника Рудакова, а относительно акафистов пояснил, что не стоит так уж серьезно вникать в их слова. Большой вопрос, сказал он, мог ли вообще святитель Николай присутствовать на первом Вселенском Соборе, где осуждена была ересь Ария (по преданию он там подошел и ударил Ария по щеке).

— Или вот в Акафисте Божией Матери поется «Радуйся, по всему Иерусалиму искавшая Сына своего и не могущая его найти». Чему же тут радоваться? — сказал он как-то, выжидающе глядя на меня, и седая бровь его вопросительно поползла вверх. Я растерялась. Слова эти смутили меня, ведь все, что читается или поется в церкви, я привыкла воспринимать как истину в последней инстанции. Но Владыка, ко всему прочему, велел мне не доверяться слепо каждой книжице православного издания, а, что называется, отделять шелуху от чистого семени. Я и сама замечала в некоторых таких книжицах много нелепого и недостоверного. Буду все книги приносить на его «экспертизу», решила я тогда.

Вняв моим продолжительным мольбам, он в присутствии своего секретаря иеромонаха Михея однажды устроил мне экзамен по Катехизису, и я выдержала этот экзамен с честью. Только придирчивость дотошного отца Михея заставила Гурия добавить маленький минус к пятерке. Чтобы полностью вызубрить Катехизис, мне понадобился неполный месяц, поэтому, когда Сережа после года пребывания в семинарии, самодовольно заявил, что одолел уже «полкатехизиса», я чуть не прыснула со смеху.

«Как хорошо, что у меня есть такой духовный отец!» — в очередной раз подумалось мне на пороге дома архиепископа.

* * *

Дверь открыла Елизавета Прокофьевна, личный врач Владыки, немолодая и невзрачная женщина в громоздких очках на узком лице. Елизавета Прокофьевна, которую Гурий называл «доктором», всегда неотлучно находилась при нем и жила в маленьком флигеле во дворе. Она приняла монашество еще в юности, как и ее брат, архимандрит Иоанн, который тоже бывал здесь частым гостем.

«Доктор» энергично пожала мне руку своей крепкой костлявой рукой и проводила в библиотеку — длинную комнату с книжными стеллажами по стенам и легким запахом иссопа, курившегося в маленькой ароматической горелке. Здесь мы обычно виделись с Владыкой. Немало вечеров просидела я за огромным письменным столом, на гладкой поверхности которого отражался бледно-зеленый нимб низко свисающей с потолка лампы. Мне было доверено приводить в порядок домашние архивы Гурия, составлять картотеку книг. Макая перо в круглую малахитовую чернильницу и выводя тушью на картоне книжные названия и имена авторов, я довольно часто слушала происходившие в библиотеке разговоры.

Особенно запомнился мне один.

— Вот, Погодин пишет, — сказал иеромонах Михей, лениво перелистывая какую-то книгу, — что, если бы в царской России была религиозная свобода, то половина крестьянства ушла бы в раскол, а половина высшего света — в католичество. Он прав?

Немного помолчав, Гурий усмехнулся невесело.

— Знаешь ли, — ответил он, — я тоже только что читал Аксакова: когда церковь — часть государственного аппарата, она теряет что-то очень существенное… Душа убывает, что ли… Здесь протест неизбежен. Отсюда и раскольники, и сектанты — это ведь духовная вольница, побег от официальной церковности…

— Значит, вы полагаете, что союз с государством для церкви губителен, даже если бы это государство было не безбожное, — резюмировал Михей, сверкая из своего угла круглыми стеклышками очков. Мне иногда казалось, что у него какие-то специальные очки — в них либо танцевали солнечные зайчики, либо собирались в гроздья огни люстры, но в любом случае понять выражение взгляда было невозможно.

— Для чего он вообще нужен? — отозвался архиепископ.

— Ну… охранять устои веры, искоренять ереси, я полагаю, — сказал Михей, и, судя по голосу, он специально хотел вызвать Владыку на откровенность.

Ответ Гурия показался мне не таким мягким, как обычно.

— Нелепость, — проговорил он, и отчетливая черта нарисовалась у него на переносице, что, как я заметила, бывало признаком внутреннего напряжения. — Вера — стихия духовная, как можно охранять ее мечом? Это не путь.

— Что же вы предлагаете?

— Я вам отвечу словами Достоевского: «Когда с попов сословность слезет», ереси сами исчезнут. И атеисты тоже!

— Пожалуй, Достоевский ошибался, — неожиданно донесся из противоположного конца комнаты голос архимандрита Иоанна. — Позвольте привести пример. Как вы полагаете, осталась бы Русь православною в XVI веке, если бы не было принято мер крайних, мер физического уничтожения еретиков — жидовствующих? Мне ли вам рассказывать, каков был размах этого движения и какие люди были увлечены им? Лучшие и просвещеннейшие умы государства, священство и чуть ли не сам великий князь! Что было бы, если бы Волоцкий не убедил государя растерзать еретиков?