Повесть одной жизни

Прошло около двух месяцев. Я по-прежнему ходила в церковь, по-прежнему пела в хоре, прикладывалась к образам, но делала это с каким-то внутренним сопротивлением, только ради мамы. Я боялась огорчать ее.

А с Ростиславом однажды решилась пойти и посмотреть на других христиан — протестантов.

Они проводили свои молитвенные собрания в маленьком белом домике в Аптекарской балке. Войдя в чисто выбеленную комнату, можно было увидеть выстроенные рядами, как в зрительном зале, стулья, а перед ними — кафедру, место для выступления проповедника. У подножия кафедры стояли живые цветы, а напротив в углу — фисгармония. Я впервые видела такой музыкальный инструмент с двумя рядами клавиш и какими-то деревянными катушками над ними. Звук у него глуховатый, отдаленно напоминающий орган, причем органист во время игры усиленно нажимал ногами на две педали внизу, закачивая таким образом в меха фисгармонии воздух.

И вот в прихожей и на крыльце старательно вытирают ноги прихожане — люди самых разных возрастов. Есть среди них такие же пенсионерки, как и хозяйка этого дома, Дарья Савельевна, и пожилые мужчины, и молодежь, и просто малышня.

Почти все женщины старшего возраста в наглаженных косынках и светлых блузках, мужчины, даже старички, в костюмах и до блеска начищенных туфлях. Маленькие девочки и мальчики тоже нарядны, точно все они пришли на праздник! Чинно рассаживаются на стульях и слушают фисгармонию. Когда она затихает, совершается тихая молитва. Это время полной тишины, когда молятся не вслух, а про себя, закрыв глаза. Потом поют гимн:

Ближе, мой Бог к Тебе,
Ближе к Тебе!
Стремлюсь всем сердцем я
И всей душой.
Хоть труден путь земной,
Но я прошу в мольбе:

Дай ближе быть к Тебе,
Ближе к Тебе.

Мелодия очень красивая, простая и величественная. Позже Ростислав объяснил, что такое песнопение называется протестантским хоралом.

Я внимательно смотрю на лица людей. Вот юноша, высокий и застенчивый, он поет очень серьезно, без отрыва глядя в сборник гимнов. Вот две девчушки лет тринадцати, с тонкими косичками, в розовых кофточках и юбочках плиссе. Эти, напротив, улыбаются в пении и поглядывают по сторонам. Вот три седоволосые женщины, они знают слова песнопения наизусть, в глазах их умиление, а руки молитвенно сложены. Как они все нашли друг друга, что их объединяет?

Почти у всех в руках Библии и у многих в сумках какие-то книги в самодельных переплетах.

За кафедру встает мужчина средних лет, с бородкой. Одет он в темный костюм и светлую рубашку без галстука. Он читает отрывок из Евангелия и объясняет его применительно к нашей повседневной жизни. Мне нравится эта проповедь, даже чем-то похоже на стиль Гурия!

После проповеди снова совершается молитва, теперь уже самим проповедником. При этом вся паства склоняет колени. Я заметила, что семьи здесь в основном многодетные. Мое внимание привлекла одна из них, где все были похожи друг на друга: светловолосые, загорелые, с голубыми глазами и ямочками на щеках. После молитвы дети из этой семьи вышли к кафедре, построились в рядок и, смущенно улыбаясь, в два голоса запели какой-то псалом. Меня удивило, что такие маленькие дети умеют петь в терцию!

О нет, никто нас не возможет
От правды Божьей отлучить.
Пусть узы мир на нас возложит
Мы будем верить и любить.

После богослужения мы с Ростиславом стояли у стены и смотрели на расходящихся людей. Многие из них, проходя мимо нас, улыбались и пожимали нам руки.

* * *

Я давно научилась определять настроение мамы по скрежету ключа в замочной скважине. В тот вечер, когда я вернулась с протестантского богослужения, скрежет этот был зловещим.

— Мама, где ты была?

— Там новую секту открыли, ходила посмотреть, — сказала она прерывающимся от гнева голосом. Я съежилась. Буря, скоро грянет буря!

— Нашла себе бабу какую-то неграмотную! Не смей ходить туда больше! — мама сорвалась на крик. — А этого, твоего, чтобы духу здесь больше не было! Приходит, как порядочный — с портфелем, в галстуке… Ну, думаю, молодые, пусть встречаются. А он! Волк в овечьей шкуре! Куда он тебя завел! Да там детей в жертву приносят!

На какой-то момент, сильно погрузневшая за последнее время, мама показалась мне Евгенией Сергеевной, бичующей мои заблуждения на классном собрании. Она кричала теперь откуда-то очень издалека, а я, как и тогда, упорно смотрела в окно, словно оттуда должны были прийти какая-то подмога, какое-то объяснение. Но за окном по-прежнему были только черные силуэты старых, безучастных ко всему тополей.