Повесть одной жизни

Оказалось, что Караганда — не очень уютный город, невероятно разбросанный во все стороны света. От одного района к другому можно было долго-долго ехать степью, глядя на серые терриконы — отвалы руды, горами обступающие шахты. В новом городе преобладали безликие коробки новостроек, в старом — маленькие домики без крыш — землянки, и в обоих — пыль и ветер, ветер и пыль.

По бумажке с адресом мы разыскали в старом городе на сорок втором квартале некоего Терентия Потаповича Шевчука. У него был неплохой домик, наполовину кирпичный, наполовину деревянный, и находился он тоже неподалеку от угольного разреза.

Наш осторожный стук в окошко заставил появиться на пороге хозяина — на вид простого работягу, плотного, кряжистого, с большим лбом и большими руками.

— Здравствуйте, — бодро сказал Николай. Так же, как и Ростислав, он был одет в овечий полушубок и объемную мохнатую шапку. — Мы — люди верующие, хотели бы с вами познакомиться… Не возражаете?

Для Терентия Потаповича, это, видимо, не было в новинку. В те годы интересующиеся религией люди узнавали друг друга как «рыбак рыбака» и в общем-то тянулись друг к другу. Потому, помедлив лишь самую малость, Терентий Потапович пригласил нас в дом. Мы старательно обтоптали с обуви черноватый каргандинский снег и вошли.

Внутри было тепло и уютно. Мне показалось, что я уже когда-то была здесь в гостях, потому что часы с кукушкой, настенный коврик с оленями и книжные полки над столом, покрытым плюшевой скатертью, я точно однажды где-то видела. Может быть, у тех многодетных вегетарианцев, чьи улыбчивые девочки играли на скрипках и мандолинах, а может, и у родителей Николая в Пятихатках.

Терентий Потапович усадил нас на диван, а сам присел напротив, у стола, в центре которого на ажурной салфеточке лежала большая Библия в темном переплете.

Мы рассказали о том, как попали в Казахстан и о том, что хотели бы найти здесь людей, верующих так же, как и мы. Слушая нас, хозяин усиленно кивал головой и порою вздыхал.

В комнате вдруг появилась симпатичная девочка лет четырнадцати, с ямочками на круглых розовых щеках и русыми завитушками волос, которые она то и дело старательно заправляла за уши. Лишь мельком взглянув на нас, девочка убежала на кухню ставить чай.

«Дочка моя, — сказал Шевчук с улыбкой, — Верочка…»

Нам не терпелось поскорее расспросить его о местной общине верующих. Какая она? Есть ли молодежь? Как часто они собираются, чем заняты? Ответом были только удивленно поднятые кустистые брови и заверения в том, что никаких подпольных богослужений в этом городе не происходит. «Что вы! — сокрушался Терентий Потапович. — Не разрешают нам собираться! Вот, пока был у нас молитвенный дом, так собирались, а как его закрыли, то мы проводим святой день каждый в своей семье».

Не скрою, мы были удивлены и разочарованы. Неужели здешние верующие так боязливы, что даже отказались от совместных богослужений? Мне казалось, что опасность преследования должна только обострять в людях стремление любой ценой исповедовать свою веру. Ведь первые христиане скитались в Римских катакомбах, рисковали жизнью, и все равно собирались, как церковь!

«Приходите в следующее воскресенье, — сказал вдруг Терентий Потапович и улыбнулся загадочно. — С приятелем вас познакомлю».

Мы выпили принесенный кудрявой Верочкой чай, распрощались с хозяином и ближайшим автобусом уехали к себе в Темиртау.

Нас встретил вьюжный зимний вечер, один из тех, что тянулись похожей вереницей уже так давно. Целый месяц Николай по вечерам приходил к нам рисовать большую пророческую карту. Вот и в этот раз, отогревшись, каждый занялся своим делом.

Николай разложил на столе лист ватмановской бумаги, расставил баночки с гуашью, кисточки и карандаши. По образованию архитектор, рисовал он очень красиво. Я всегда с удовольствием наблюдала за его руками в работе. Вот он кладет густые черные мазки на голени величественного истукана, стоящего босиком на земном шаре, вот вырисовывает тонкой кисточкой узоры на широком медном поясе колосса… Это тот самый символический истукан, состоящий из золота, серебра, меди и железа, о котором однажды мне рассказывал Ростислав.

Николай не спеша вытирает тряпкой руки и, отступая назад, смотрит на свое произведение, критически поднимая бровь.

«Очень здорово», — говорю я.

— Послушайте, как Гегель пишет о падении вавилонской империи, — обращается к нам из кухни Ростислав: «Что осталось теперь от этого могучего некогда города? Жалкий скелет! Что осталось от великого царства? Дворцы царей заселили дикие звери… Таков исход дел человеческих? Так сходят на нет государства и народы?»

Он появляется в дверях с книгой в руках.

— Слушай, Коля! А что, если вот такие короткие цитаты о судьбе каждой империи привести в твоей карте, а?

— Ну, что ты! — не соглашается Николай, — места не хватит.

— А было бы здорово.

— Всего, Ростя, на одном листе бумаги не скажешь. Вот напиши большую книгу и помести туда все, что хочешь.

— А и напишу, — отвечает Ростислав и снова удаляется на кухню читать.