Повести

— Для вас это звучит довольно дико, — продолжал Альфред Лукич, — а я вот уже не удивляюсь. Им нужны развлечения в той форме, к которой они привыкли.

— Так что вы ей сказали веселого?

Альфред Лукич приостановился.

— А что можно ответить женщине, если она нетерпеливо вас спрашивает, когда же будет праздник, на котором будут выбирать самую красивую? Что ей можно ответить? Чего она ждет?

— А действительно, чего?

— Что выберут ее.

Я пожал плечами. Старушка была говорливой, восторженной, однако впечатления сумасшедшей не производила.

— Я ей сказал, что вообще такого праздника не планировалось, но теперь, когда она вновь на нашем судне… И тому подобное.

— Знаете, как это называется?

— Еще бы, — вздохнув, ответил Альфред Лукич. — Еще бы мне этого не знать. Хорошей работой в области индивидуального обслуживания пассажиров. А вы, оказывается, ничего не смыслите в женщинах.

Прошел шагов пять, смягчился и добавил:

— Старше шестидесяти пяти лет.

И еще через пять шагов:

— Из высокоразвитых капиталистических стран.

Мы ходили с ним по судну, Альфред Лукич показывал мне каюты, и всюду его останавливали пассажиры. Он молчал, слушал, а потом что-то им отвечал, оставляя каждого неизменно смеющимся.

— Это вас так филфак выучил? — спросил я.

— Что такое филфак? После филфака я уже целую жизнь прожил… — Он держался в это время за трубку телефона в очередной каюте. Из каждой новой каюты он раздавал указания. Все они касались мелких коридорных услуг: в такой-то номер кофе на троих, в таком-то забрать костюм в чистку, в такой-то каюте пожилая дама хочет поднять на полку свой чемодан — декстюард, бегом! Эти нужды он узнавал сейчас, идя со мной коридорами. Меня поразила, признаться, скорость его реакции. Мы в береговой жизни привыкли к иному ритму.

— Стоит ли так торопиться? — спросил я. — Ведь наверняка же коридорная, которой вы звоните…

Он все ловил раньше, чем собеседник договорит.

— Ошибаетесь. Здесь не суша. Вы, вероятно, и не знаете, как много людей желало бы у нас плавать. Мы имеем редкую возможность оставлять на судне только лучших работников. Самых лучших.

— И вы полагаете, что коридорная в ту же минуту…

— Без сомнения, — сказал он. — Только они у нас называются классными. А что касается быстроты — сразу, не сразу… На этих судах невыгодно плохо работать. Здесь, как это ни странно, выгодно работать хорошо.

Каюта, которую подобрал мне Альфред Лукич, была двухместной, второго класса.

— Едва ли вы здесь долго задержитесь, — загадочно проронил он.

— Почему же? Эта каюта мне нравится…

— Она может понравиться еще кому-нибудь, — выходя и едко улыбаясь, сказал мой провожатый, — кто в состоянии заплатить за нее долларами. Или марками. При всем нашем к вам уважении.

В каюте было чисто, удобно, замечательно. Стол, тишина. О чем еще мечтать?

В дверь снова просунулась голова Альфреда Лукича.

— Впрочем, особенно-то не тревожьтесь, что мы вас отсюда переселим, — глядя на меня глазами, цвет которых не мог быть никаким иным, кроме зеленого, сказал он. — У нас здесь турист недавно умер, мы в этих случаях билетов в такую каюту какое-то время не продаем.

Он веселил меня уже минут сорок, и мне не хотелось оставаться у него в долгу.

— Альфред Лукич, — сказал я, — а вы не скажете мне, куда плывет судно?

Он опять вошел в каюту. Его зеленые глаза как бы проснулись от чего-то будничного, оказалось, что и ходил со мной и похохатывал он немного во сне. Но тут он проснулся. Поверил. Посмотрел на меня с новым выражением.

— А вот это, знаете ли, действительно могут позволить себе немногие, — сказал он. — Даже как-то не хочется разрушать… Но так уж и быть.

Через десять минут я держал в руках расписание нашего рейса. Мы должны были обогнуть Данию и зайти за пассажирами в Бремерхафен. Потом были Плимут на юге Англии, Виго в Испании, Канарские острова… Я почувствовал, что меня начинает бить дрожь. Азорские острова, Гибралтар, Лиссабон… Одного дыхания для того, чтобы прочесть такое расписание, не хватало. На обратном пути мы должны были развезти туристов по домам — в Лондон, Роттердам, Бремерхафен.

— А если вам эта волынка не надоест, — сказал у меня над ухом Альфред Лукич, — то потом у нас линейный пассажирский рейс на Канаду. Но не советую.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего особенного. Просто октябрь, северная Атлантика, в общем, это уже не подарок…

— Штормит, что ли?

— Конечно. Это же самый поганый район Мирового океана.

Он был просто создан для того, чтобы любую тему пустить на понижение. Но я ему этого не дал. Когда за ним закрылась дверь, я лег на диван и стал повторять вслух названия: Гибралтар, Канарские острова, Азоры… Я ничего не мог поделать — рот мой глупейше расплывался.

15

Тот черноволосый, свежий моряк, взгляд которого я все время ловил на собрании, был тут, конечно, старпомом. Звали его Евгением Ивановичем.

— Здрасте, здрасте, — сказал он, найдя меня перед ужином. — Что же это такое выходит?

Крепкий он был, этакий альпинист-футболист. К такому в темном переулке не пристанут. И улыбку, видно, держал как флаг — от восхода до заката.