Повести

— Что первооснова? — спросил я Лукича. — Дело или любовь?

— Нечего и гадать, — ответил Лукич. — За хорошие деньги можно очень искренне полюбить. И наоборот. Искренняя любовь вполне допускает объединение капиталов. Особенно если и тот и другой значительные. Представляете, до какой степени обосновано то, что у них могут появиться детки?

— Они еще не женаты?

— Свадьба, если я что-то понимаю, будет завершающим штрихом будущего круиза. Хозяева туристской фирмы отправляются вместе с вами в свадебное путешествие. Хороша реклама?

— А откуда вы все это знаете?

— Работа такая, — вздохнул Альфред Лукич. — Не имею права не знать. Особенно про эту пару. Нам же работать вместе. — Он чуть не зевал от скуки. — Да, про половину этих господ могу рассказать.

— Откуда же?

— Говорил вам уже. Говорил. Вы забыли. Многие плывут не по первому разу. Здороваемся. Обмениваемся новостями. У меня и для вас есть, новость.

Поворот был неожиданный.

— Для меня?! Какая же?

Он был то Альфред — щеголеватый, холодноватый, все наперед знающий, как змей-искуситель, то — Лукич. А Лукичу и в затылке почесать не грех. Вот он сейчас и чесал. Стоял передо мной и чесал. И мямлил. Кто, мол, мог подумать, что ему придется переселять меня в в каюту низшего класса.

— Так вы же меня сразу предупредили, — сказал я. — Сами же говорили, что, вероятно, переселите.

— Да… Но… Я, право, не думал, что до этого дойдет.

Видно было, что он действительно смущен. Круизы пользуются все большим успехом, бормотал он, даже те каюты, которые обычно оставляются как резервные, на сей раз разобраны… Я не стал его мучить. Через пять минут мы были в каюте, куда мне следовало переселиться. Каюта как каюта. Немного, правда, похожая на футляр для контрабаса. В широкой части разместились четыре спальных места: два нижних, два верхних, в узкой части находился небольшой круглый иллюминатор. Сейчас иллюминатор был почти вровень с причалом, и я сразу увидел большое количество ног в хорошей обуви. Целиком были видны только дети и собаки. Но вот под трап подкатилось кресло на колесах. В этом кресле сидел искривленный болезнью человек. Голова его все время клонилась на грудь, руки судорожно перехватывали обода колес, подлокотники, собственные колени. Тут же около калеки воздвиглась фигура, головы которой я не видел. Но по цвету ботинок — белые с красными полосами — можно было угадать палубного матроса Лешу. Попереминавшись у кресла, Леша подхватил инвалида на руки. Ожидая, пока освободится трап, они простояли еще с минуту, и все это время я видел, как рука инвалида, скрюченная птичьей лапкой, раз за разом опускалась в свой нагрудный карман, что-то пытаясь, видимо крайне нужное, оттуда выловить. Леша вступил на трап, и я так и не увидел результатов этих судорожных движений руки.

Трап поднимался наискосок над иллюминатором, слегка его затеняя. На лице Лукича застыло горестно-насмешливое выражение.

— Но ведь в море-то трапа не будет? — сказал я.

— О да, — с тем же горестно-насмешливым выражением подтвердил он. — Но открыть иллюминатор вы все равно не сможете.

Я посмотрел в толстое стекло. Те же крепкие руки теперь подхватили кресло. Скосив глаза, можно было увидеть щель между судном и причалом. Вода находилась тут же, совсем близко.

— Да ничего. Кондишн-то есть.

— О да. Это, кажется, единственное, что тут есть.

Он, видимо, делал усилия, но теперь уже никак не мог заинтересовать себя моей персоной. Я стал пассажиром четвертого класса. Мы, кажется, оба понимали курьез происходящего.

— Но вы не сомневайтесь, — почти засыпая, так ему стало со мной скучно, процедил он. — Как только что-нибудь стоящее освободится…

— Как же это может освободиться?

— Море, — сказал он. — В море все может быть. Вдруг умрет кто-нибудь…

Мы оба расхохотались однообразию его шуток. Я был рад, что он развеселился, мне совсем не хотелось его огорчать.

— Да, — сказал он, уходя. — Зайдите в каюту сорок восьмую на четвертой палубе. Там вас ждут.

Каюта сорок восемь на четвертой палубе оказалась бухгалтерией. У Мелвилла в «Моби Дике» есть такая фраза: «…я всегда плаваю матросом потому, что в этом случае люди считают необходимым мне платить, а вот что касается пассажиров, то я ни разу не слышал, чтобы им заплатили хотя бы полпенни». В бухгалтерии я расписался в ведомости. Мне отсчитали иностранных денег. Их было немного, но все же! Я плыл на Канары, и мне еще за это доплачивали. Привет, товарищ Мелвилл! Я мысленно послал радиограмму Андрею. Звучала она примерно так: «Дорогой Андрей, в соответствии с твоими указаниями…»

В моей новой каюте, похожей на футляр для музыкального инструмента, зазвонил телефон.

— На берег не хотите сходить, Егор Петрович?

В кармане хрустели новенькие дейчемарки.

— Конечно хочу, — сказал я: меня снова охватило фестивальное ощущение первого дня плавания.

25