Повести

Решение созрело в Иосифе само, подготовленное в нем пережитым не только за последние дни, но и за все месяцы, проведенные им на войне, всем, что он успел так люто возненавидеть.

Консервов хватит на несколько недель, если растягивать, то и на месяц — время, за которое город так или иначе перейдет в руки к одной из сторон. Он просидит так до тех пор, пока бои на улицах не прекратятся, а дальше будет действовать по обстоятельствам. Если город отобьют русские, он сдастся в плен. Просто помашет в окно первому же патрулю, а потом с радостью пройдет все тяготы лагеря для военнопленных — лишь бы переждать где–нибудь войну. Если же победят немцы, то дальнейшего участия в бойне ему будет не избежать. Тогда он ночью выберется из города, а потом, держась железной дороги, возьмет путь домой, на запад, передвигаясь для безопасности по ночам и отсыпаясь в лесополосах днем. Как он перенесет надвигающиеся морозы и как будет добывать себе пищу, Иосиф не знал, да и не пытался пока думать об этом. Главное было дождаться, пока каждый квадратный сантиметр этого города не перестанет простреливаться солдатами обеих армий, а там он уж найдет дорогу домой.

Он давно хотел покончить с этой войной. И вот вдруг выпала возможность сделать это наилучшим способом, просто предоставив ей продолжаться дальше самой, без него. Пусть дальше сами убивают друг друга, пусть обстреливают и взрывают, сколько их душе будет угодно. С него хватит. Он не сделает больше ни выстрела. Его война на этом закончилась.

Иосифу вдруг захотелось погрозить воюющим кулаком, прокричать им в окно какую–нибудь непристойность. Впервые за долгое время почувствовал себя чем–то отдельным от них, и это наполняло его ощущением силы, неведомой прежде, бьющей в нем через край.

Убирая банки обратно в тайник, Иосиф порадовался тому, что так и не успел проделать в плите дыру. Захвати дом одна из сторон, его непременно нашли бы, а так он был надежно укрыт и от тех, и от других, и даже в случае опасного соседства мог спокойно дождаться завершения осады.

Когда снаружи стемнело, всполохи далекого артобстрела вновь показались Иосифу фейерверком, только на этот раз настоящим, данным в его честь. На душе у него было празднично, и, может быть, всего на одну минуту, но он забыл, что окружен полыхающими развалинами. В своем попадании в эту квартиру он стал видеть знак судьбы, устраивающей все так, чтобы он все–таки смог вернуться домой, и перед лицом этой незримой опеки огненный фарс за окном становился для него не таким уж и страшным.

Эта ночь была первой с момента его пленения, когда Иосиф лег не на полу, а на кровати, в спальне, и первой за последние месяцы, когда лег спать как человек, сняв с себя сапоги и шинель и удобно свернувшись под одеялом. Всем телом прислушиваясь к забытому и оттого немного пугающему ощущению чистоты и комфорта, ужасно отчего–то смущаясь своего несвежего белья, Иосиф мечтал о том, как вернется домой, как обнимет и расцелует родню, как снова заживет своей прежней, казавшейся теперь такой необыкновенной, точно придуманной кем–то жизнью. За окном высыпали звезды, и, глядя на них, он пытался представить, какие из них обращены на запад, припоминал то немногое, что запомнилось ему из дядиных рассказов о созвездиях. Да, он пойдет по железной дороге, ночью, и будет особенно осторожен там, где можно встретить охрану, — на станциях и больших железнодорожных мостах, их он постарается обходить стороной. А морозы ему не страшны — перед тем, как отправиться в путь, он сошьет себе из одеял толстый спальный мешок, в котором сможет спать прямо на снегу. С голоду он тоже не умрет — можно будет воровать в деревнях кур, а потом запекать их в лесу на костре, и так, от деревни к деревне, добраться до самого дома. А там — мирная жизнь и воспоминание об этом городе как о далеком кошмаре, в котором ему лишь по случайности довелось побывать.

Так он фантазировал до тех пор, пока веки его не начали, наконец, смыкаться и мысли о будущем не слились в одно сплошное разноцветное марево. Согретый появившейся у него надеждой, в эту ночь он спал, как король, и ничто из происходившего за окном не будило его — ни грохот артиллерийской пальбы, ни всполохи ракет, ни отсветы далеких пожарищ.

* * *

Утром огромный усеченный параллелепипед солнечного света бесцеремонно вполз из гостиной в спальню и, медленно пересекая комнату от трюмо к кровати, принялся шарить по предметам, пробовать осколки зеркала на полу, поигрывать на медных ручках платяного шкафа. Совершив по комнате вдумчивое, обстоятельное путешествие, параллелепипед, наконец, угнездился на лице спящего Иосифа, что заставило того пошевелить сначала одной ноздрей, потом другой, оглушительно чихнуть и с жалобным стоном перевернуться на другой бок.