Повести

Наскоро проглотив несколько кусочков консервированной рыбы, Иосиф такими же дрожащими, перепачканными в масле руками пересчитал найденное. Кроме вскрытых им, в тайнике хранилось сорок банок консервов, содержимое которых, судя по этикеткам, было таким же, как и у первых двух. В нише также стояло пять больших стеклянных банок с чем–то фруктовым, по–видимому, с компотом. Открывать их он не стал, только полюбовался на плававшие внутри ягоды — разморенные в собственном соку, набухшие вишни и абрикосы, от одного вида которых у него мучительно заурчало в животе. Еще минуту назад обладатель одного–единственного, траченного мышами сухаря, он вдруг стал обладателем запаса, которого хватило бы на целый взвод.

Все это походило на чудо, и лишь вновь, уже более трезво взглянув на находку, Иосиф, как ему показалось, нашел ей рациональное объяснение. Тайник, вероятно, сделали хозяева квартиры — те самые, чьи лица смотрели на него из–за дверц буфета. Ввиду надвигающейся осады города они благоразумно позаботились о припасах и спрятали их — на случай прихода мародеров. Потом спешная эвакуация — он почему–то хотел верить, что эти люди живы, а не погибли во время августовской бомбежки — вынудила их бросить квартиру со всем, что в ней было, и оставить свой драгоценный запас для него, солдата оккупационной армии, волей случая попавшего в их жилище.

Все еще потрясенный, растерянный, Иосиф бросился за стол и дал, наконец, волю мучившему его голоду. Жадно хватая рыбу прямо руками, он быстро опустошил банку и с наслаждением выпил янтарное, тягучее масло, пожалев только, что не было хлеба, чтобы промокнуть жестянку. Покончив с рыбой, он потянулся было к тушенке, но в последний момент удержался. В его положении было разумно экономить припасы, и, подумав, он решил оставить ее на потом, отодвинув к другим, горой возвышавшимся на столе банкам.

Как бы удивленный такой переменой, желудок его довольно заурчал, по телу разлилось приятное тепло. С удовольствием прислушиваясь к забытому ощущению сытости, Иосиф снова, как завороженный, начал перебирать банки, пытался представить, как хозяева, чьей предусмотрительности он был обязан, делают в стене тайник, как прячут туда консервы. Он вдруг почувствовал необыкновенную благодарность к этим людям, и его подмывало броситься и расцеловать их портреты за стеклом. Во все это по–прежнему трудно было поверить. События дня слишком сильно потрясли его, и минутами Иосифу казалось, что он путает явь со сном. Впрочем, куда сильнее, чем пережитое за день, в волнение его приводила та смутная, но завораживающая возможность, которая открывалась для него за этими банками с синими и красными этикетками.

Его по–прежнему окружал пылающий, окутанный дымом и грохотом город, но если еще четверть часа назад единственной альтернативой возвращению на его улицы для Иосифа была голодная смерть, то теперь ситуация неожиданно менялась. Судьба как бы давала ему намек на тот способ, которым он мог бы вызволить себя из войны, и Иосиф вдруг ясно увидел этот способ, словно тот был написан перед ним на столе.

Консервов было необычайно много. Хозяева, вероятно, запасали их на тот случай, если в осажденном городе возникнут перебои с провиантом, или потому, что ожидали перебоев после снятия осады. Бог знает что ими двигало, он этого никогда не узнает. Но если им троим этих консервов хватило бы на неделю–другую, то ему одному — на гораздо больший срок. А за это время там, за окном, многое могло перемениться.

Взволнованный, Иосиф встал и заходил по комнате. Машинально нащупывая в кармане давно закончившиеся сигареты, он рассеянно вытирал замасленные пальцы о китель и ворошил ими и без того грязные и свалявшиеся волосы на голове. Расшнурованный ботинок мешал ходить, но он не обращал на него никакого внимания. Будущее, еще недавно казавшееся таким беспросветным, меняло свои очертания. Возвращение домой — единственное, что оправдывало его участие в войне, — снова становилось возможным. Ведь запас, по каким–то причинам не позволивший переждать осаду хозяевам, мог оказать ту же услугу ему, их случайному гостю.

Эта мысль казалась безумием, но, с другой стороны, все, что происходило вокруг, давно стало таким безумием, и потому любая попытка пойти происходящему наперекор автоматически становилась разумной.

Проходя мимо окна, Иосиф выглянул наружу. На улице, постепенно скрадывая следы недавнего столкновения, сгущались сумерки, к северо–востоку о закате извещала узкая полоска розоватых, к вечеру почти рассеявшихся облаков. Самоходка еще догорала, но дым из нее уже не валил густыми черными клубами, а едва курился над распахнутым люком, тут же растворяясь в плотном вечернем воздухе. Ни с русской, ни с немецкой стороны движения не было, в обоих концах улицы, постепенно проваливавшихся в темноту, по–прежнему царила тишина. Потеряв много крови, противники зализывали свои раны и, судя по всему, вновь сойтись в споре за квартал собирались еще не скоро.