Повести

Что–то до боли, до крика сжималось у Иосифа внутри при мысли, что он никогда не вернется домой, никогда не увидит родных. Единственным, что у него оставалось теперь, были воспоминания, такие, как это, морское, и те радужные, но расплывчатые, что приходили вслед за ним. Только так он еще сохранял связь с домом, с каждым часом становившуюся все более призрачной, и только так переставал думать о том, что произойдет послезавтра. И каким слабым ни было такое самоуспокоение, Иосиф старался помнить — помнить изо всех сил, так же, из всех сил, унимая ту дрожь, которая временами его охватывала.

К закату — скороспелому, синему, после такого жаркого дня удивительно промозглому — мортиры «Карл» разделались с еще одним кварталом. С утра летевшая в окно пыль толстым слоем покрывала в гостиной пол, подоконник, полки, поверхности стола и комода. Убеленная прахом разрушенных домов, квартира вновь приняла тот вид, что имела в первые дни.

* * *

Следующий день выдался облачным, серым, как промокашка, и такой же унылой стала обстановка квартиры. Иногда солнце все же проглядывало сквозь пелену, и тогда у предметов появлялись тени, которые постепенно достигали накала, сгущались, а после, по мере того, как солнце скрывалось за наползающей тучей, опадали в темноту, чтобы через полчаса появиться вновь. Ощущение было такое, словно кто–то пытается сфотографировать комнату с долгой выдержкой, но снимок выходил смазанным, нечетким, и все приходилось начинать сначала.

После бессонной, дерганой, ужасно проведенной ночи мысли Иосифа мешались, минутами он впадал в полное забытье. Изредка приходили обрывки воспоминаний, но, как ни пытался Иосиф ухватиться за какое–нибудь из них, удержаться, как на спасительном островке, все было тщетно: прошлое рассыпалось у него в руках, и даже лица родных вспоминались лишь смутно, нечетко, как лица чужих, давным–давно виденных им людей. Временами ему становилось ужасно страшно. Стоило Иосифу ненадолго присесть, как ноги его начинали трястись, колени вспрыгивали, и даже крепко сжимая их руками, он был бессилен остановить их безумную пляску. Под рубашкой выступил пот, предательский пот малодушия и трусости, но Иосиф ничего не мог поделать со своим страхом: мысль о приближающейся смерти целиком подчинила себе его волю, и он стал жалкой, беспомощной куклой в ее руках. Внутри у него клокотал подавленный крик, ему хотелось бежать куда–нибудь, но бежать было некуда: единственным выходом из квартиры по–прежнему оставался прыжок в головокружительную пустоту.

Квартира плыла у Иосифа под ногами. Минутами ему начинало казаться, что пол раскачивается, как палуба попавшего в шторм корабля, и он принимался нелепо, как пьяный, переставлять ногами, стараясь удержать равновесие и не упасть. Не в силах отделаться от ощущения, что стоящие на полках предметы вот–вот придут в движение и покатятся вниз, Иосиф судорожно хватал ближайший из них и держал до тех пор, пока горизонт снова не обретал устойчивость. В какой–то момент, вцепившись в неблагонадежные, норовившие свалиться с комода часы, Иосиф понял, что сходит с ума. Ожидание убивало его. Было очевидно, что если оно протянется еще хотя бы несколько часов, он перестанет помнить себя и будет только тихо выть в углу, как пришибленный пес, не различая уже ни страшного грохота за окном, ни того, кто он и почему здесь оказался. Ему не хотелось так умирать. Смерть так или иначе придет за ним, но, соглашаясь ждать ее, он позволял убивать себя много раз, все мучительнее и страшнее. Иосиф задумался. Можно было просто прыгнуть из окна головой вниз и разом решить все проблемы, но он как–то сразу отмел этот способ. Даже теперь его страх высоты был слишком силен, и мороз пробегал у Иосифа по коже, стоило только представить, как его череп раскалывается при падении, а мозги выплескиваются на асфальт. Отверг он про себя и веревку, питая особенный страх к удушью и тем содроганиям, которые придется испытать его телу прежде, чем оно испустит дух. К тому же обмылок, которым он пользовался в первые дни, давно закончился, а сухая веревка доставила бы ему немало хлопот. И тогда Иосиф вспомнил о снайперах. Тех самых снайперах, опасаясь которых, он все эти дни с такими предосторожностями выглядывал за окно. Цвет его униформы не даст им возможности ошибиться, и одной пули будет вполне достаточно, чтобы положить этому фарсу конец. Еще раз окинув взглядом стены своей тюрьмы, Иосиф решился. Перекрестившись и прочитав про себя напоследок полузабытую, почти истершуюся в памяти молитву, он застегнул китель и вышел на балкон.

Небо над городом окончательно заволокло тучами, высокие верхушки тополей медленно раскачивались под натиском северо–восточного ветра. На мостовой было пыльно, сорно, откуда–то с русской стороны проволокло по улице и унесло к немцам обрывки пожелтевших газет.