Повести

Газеты писали о депутатах Народного собрания, отправившихся на фронт, чтобы поддержать дух голодных и босых солдат. Были среди них и депутаты от партии Гашкова и Лоева. Это смутило и поразило старого сельского богача. Он не знал, как это истолковать, пускался в пространные размышления, которые ни к чему не приводили. Как ни верти, а все выходит, что их депутаты борются за победу швабов. А победа швабов, по его мнению, была равносильна гибели России и уничтожению славянства. Так было написано в одной брошюре, которую еще до войны дал ему Божков. Что скажет Божков теперь? Может, сходить к нему? Но потом Гашков решил не ходить. Тяжело было у него на душе, даже вера в Божкова пошатнулась. Газета, которую он столько лет получал и читал, писала о войне до победного конца. И невольно Гашкову вспоминались резкие слова Ильи Лоева, которые тогда так не понравились ему. Вспоминались и слова Русина — на каждого нашего солдата приходится десять-пятнадцать вражеских, на каждое наше орудие — десять, на один наш снаряд — сто, пятьсот… Нет, не выдержать нашим, думал он, почему же не заключают мира?..

Русин писал часто, и в его письмах было много тревожных намеков. Лоевы, уже не надеясь на его скорый приезд, помрачнели. Тинка похудела, осунулась, не смеялась больше, не шутила. Злые языки плели о ней всякие небылицы. Одни называли се батрачкой без гроша за душой, другие — невенчанной женой, третьи злорадно потирали руки, ожидая плохих вестей о Русине. До Тинки доходили эти сплетни. Она молчала и увядала на глазах. Разве она виновата в том, что все так нескладно получается? Собирались сыграть свадьбу, а только обручились. Ждали Русина после пасхи, но вот уже и лето проходит, а его все нет. Она ходила к Гашковым, помогала им и всегда задерживалась допоздна — не могла оставить стариков. Она не знала, как называть их — отцом и матерью рано, она не венчана, а дядей и тетей тоже не годится.

Однажды вечером, вернувшись домой, она бросилась к матери, прижалась к ней и горько зарыдала. Та осторожно расспросила дочь и поняла, что ее мучит.

— Нет ничего ни дурного, ни зазорного в том, что ты помогаешь им. — Она погладила дочь по щеке. — Раз ты невеста их сына, твой дом наполовину там. Помолвка, Тина, — это половина венчания. И старики тебе — отец с матерью. Так их и зови. И чего до сих пор мучилась, ничего не говорила мне? А бабы пусть себе судачат, это они от зависти.

С этого дня на душе у Тинки стало спокойнее. И сил как будто прибавилось. Гашковы радовались, глядя на нее, и, думая о сыне, украдкой смахивали слезы.

Убрали кукурузу, обмолотили, высушили, ссыпали в мешки сморщенные мелкие зерна. Крестьяне ломали голову — как жить, урожай никудышный, земля ничего не родила в это лето. Приближалась суровая голодная зима. А вести с фронта становились все тревожнее, все запутаннее. Говорили о бунтах, о расстрелах. Письма от Русина приходили все реже.

Что стало с парнем? Мать терялась в страшных догадках и молила бога только об одном — чтобы сын остался жив. «Пусть хоть калекой вернется, господи, только бы живым остался!» — шептала она.

И вот разнеслась весть о том, что фронт прорван. Через неделю в селе появились первые солдаты. Они были наполовину отпускниками, наполовину дезертирами — оставив разбитые части, они не явились в гарнизон, ждали дальнейших событий. Солдаты не показывались на улице, но сначала родственники, а потом и все в селе прослышали об их возвращении. В надежде узнать что-нибудь о близких, к ним потекли матери и жены других фронтовиков. Но солдаты мало чем могли их утешить — на фронте все перепуталось, как размотавшийся клубок пряжи, каждый думал о спасении собственной шкуры.

От постоянного беспокойства и плохих предчувствий старый Гашков совсем сдал и не на шутку разболелся. Около него хлопотала только озабоченная Тинка. Гашковиха ходила по всему селу и расспрашивала каждого встречного и поперечного о своем сыне. Прослышав, что еще кто-то вернулся с фронта, она спешила к нему, слушала путаные объяснения и старалась прочесть в глазах фронтовика правду.

Выйдя из чужого дома, она бежала к себе, надеясь, что за это время вернулся и ее Русин.

— Да сядь ты, хватит бегать! — недовольно пробурчал однажды Гашков. — Будем ждать. Что уготовано господом, тому и быть.

Она попыталась сидеть дома, но вскоре материнское сердце не выдержало. И она стала наведываться в ближайшие села и даже в город.

— Был бы здоров, сходил бы в дальние деревни, — грустно говорила она и с мольбой смотрела на мужа.

Но он делал вид, что не слышит ее. «Соображенья у бабы нет, — думал Гашков. — Если бы Русин мог, сам бы объявился или хоть письмо бы прислал…»

Из газет тоже ничего нельзя было узнать. Да и что могли рассказать они о его сыне! Если погиб на поле боя, известят в свое время — вот и все. И никто в мире не поймет отцовского горя.