Повести

Так и получилось. Сколько спал Алеха, не знает, потому что у него часов не было. Это днем хорошо, при солнце, сразу можно узнать время: сколько раз лапоть в твою тень уложится, столько и часов. Обрадовался Алеха, что не проспал, быстрехонько пристегнул валек к плугу и снова принялся за дело. К восходу солнца, когда появляются оводы, полоса была вспахана.

Потом Алехе не раз и не два, а целых три года приходилось самому вершить все крестьянские дела, но глубже всего запомнилась та первая ночная пахота…

«Так что же ты за страна, Германия? Что за люди живут на твоей земле?» — так размышлял Алексей в эту, одну из последних ночей, которые предстояло ему провести дома. Ведь убивали не только русских, и немцы гибли. Остались у них дети-сироты, жены-вдовы. Наверное, и матери падали замертво, получив известие о гибели сына. И снова неймется! Ведь выходит, что придется ему сшибиться с сыном того самого немца, отец которого пытался убить его отца…

За окном было уже совсем светло. Крупные глянцевитые листья тополей, росших перед домом, еле слышно шелестели, покачивались, навевая дрему, остро пахнуло хлором, видимо, ветер перед рассветом сменился и нанес газ из хлорного цеха.

Ощутимых перемен в поселке в первые дни войны вроде бы не произошло.

Все так же по утрам заводской гудок будит поселок, потом полчаса спустя велит выходить на работу, а еще через полчаса извещает начало новой смены. И люди, подчиняясь привычному заводскому гудку, днем и ночью идут в свои цехи делать ту же работу, что делали вчера, месяц, год тому назад. Все так же днем и ночью, бойко постукивая колесами и вскрикивая тоненьким, пронзительным голоском, катится к заводу по узкоколейке аккуратный, словно игрушечный, паровоз, подтаскивая соль на платформах с берегов Оки.

Все так же виднеются над знакомыми корпусами желтые, белые, черные дымы, днем и ночью слышится в поселке глухой слитный гул мощных компрессоров аммиачного цеха, время от времени раздается тяжелый, словно вздох толпы, звук, когда в котельной стравливают излишки пара.

Все так же ночью тревожным багрянцем полыхают в темноте огромные решетчатые окна фосфорного цеха, а на высоких металлических опорах электролинии потрескивают и мерцают синеватым призрачным светом фарфоровые гроздья изоляторов.

Уже проводили первых мобилизованных парней, увешанных осоавиахимовскими, ворошиловскими и прочими значками, свидетельствовавшими о готовности выстоять и победить.

Из азотного цеха тоже взяли нескольких молодых слесарей. Взамен прислали людей из ремонтно-строительной группы. Среди них был сосед Алексея Филатова, Илья Пяткин, понурый и неразговорчивый мужчина, обремененный многочисленной семьей. Его назначили дежурным слесарем в смену Алексея.

Алексей поморщился, увидев Пяткина в цехе.

— Ты же водопроводчик! А здесь чего делать будешь? — спросил он у слесаря. — Техника-то новая.

— Чего скажут, — вяло ответил Пяткин. — А техника везде одинаковая… Знаем мы новую технику. Кнопку нажмешь, и вся спина мокрая. Не все равно, где пилой-то шаркать? Тем более отсюда на фронт не возьмут.

— Ну-ну, — Алексей окинул взглядом мосластого, нескладного Пяткина, — давай шаркай! Только гляди, чтобы у меня ни-ни, — он щелкнул по горлу. — Замечу, в два счета вытурим!

Пяткин хмуро промолчал, а когда Алексей ушел взглянуть на компрессоры, открыл дверку шкафа, где слесари хранили инструмент, и спрятал подальше жестяной бидончик со спиртом, который он уже успел раздобыть. А спрятав, сказал напарнику:

— Которая свинья меньше хрюкает, ей больше пойла достается. Усек? Тяпнем перед обедом. И чего ему надо? — он кивнул на мастера. — На фронт собирается, а все людям досадить хочет… Воженый какой-то! Неужто не понимает? Война ведь!

Напарник поддакнул, предвкушая дармовую выпивку.

Перед обедом слесари выпили по кружке разведенного спирта, поели. Потом, устроившись в курилке — маленьком глухом помещении с цементным полом, — повели неторопливую и немногословную беседу, за которой и застал их мастер.

— Вот вы где! — возмутился Алексей. — Почему не на месте? Что, я бегать за вами должен?

— Чего за нами бегать? — Пяткин затянулся папироской. — Уж и покурить нельзя.

— На пятом компрессоре надо задвижку пришабрить, — сказал Алексей, — утечка там.

— Пришабрим, — пообещал Пяткин, — чего же не пришабрить? Ты бы вот лучше, Алексей Игнатьич, насчет обуви расстарался. — И он поднял ногу в рваном ботинке.

«Пьяный, что ли? — подумал Алексей, вглядываясь в худощавое, пошедшее красными пятнами лицо слесаря. — Так и есть!»

— Вот что, Илья, — сердито сказал он, — я тебя честно предупредил, а ты…

— Чего это?

— Не слепой, вижу! Ступайте оба отсюда! Сейчас же начальнику цеха скажу. Таких работников мне не надо!

— Каких это «таких»? — В маленьких прищуренных глазах Ильи мелькнул испуг. — Ты мне подносил?

— Ну, вот видишь, сам догадался, — Алексей махнул рукой: — Проваливай! И ты тоже, — он взглянул на второго слесаря.

— Мы жаловаться будем! — закричал Пяткин. — Это тебе не прежнее время, найдем на тебя управу! Думаешь, война, так порядка не будет?