Повести

С первым порожним эшелоном Алексей и его сослуживец Салов, усатый пожилой боец, попавший в часть из Березников, где он работал аппаратчиком на химическом комбинате, отправились в Черноречье. Путь предстоял недолгий, поэтому командировочные решили устроиться в одном из вагонов, в котором остро и терпко пахло каким-то знакомым заводским духом. Когда состав тронулся, стало холодно, и Алексей пожалел, что не поехал с бойцами охраны, у которых в теплушке была железная самодельная печка. И уж поскольку заманил с собой в этот холодный, с покрытыми инеем стенами вагон неразговорчивого Салова, он чувствовал себя виноватым перед попутчиком и поэтому все пытался разговорить его, обнадежить предстоящими радостями.

— Первым делом в баню мы с тобой пойдем, — сулил Алексей попутчику. — Баня у нас — первый сорт! Парная, я те дам! — он восхищенно закрутил головой. — Вентиль откроешь, и понеслась душа в рай! Поверишь, до крику которые парятся.

— С каменкой лучше, — не соглашался озябший Салов, кутаясь в шинель. — Поддашь, а пар сухой, руки не терпят, уши жжет, а ты знай веником охаживаешь себя, знай охаживаешь!

— А потом кваском побаловаться хорошо. Живу-то я недалеко от бани.

Вспомнив о доме, Алексей замолчал, потому что тут же возникла мысль о сыне, о том, как же ему теперь самому быть, как дальше планировать свою жизнь. И от этих мыслей даже померкла радость встречи с заводом, с людьми, которые стали ему близкими и дорогими за те годы, что прожил он в рабочем поселке…

Они приехали в Черноречье под вечер. Состав загнали в тупик возле восточных ворот завода, там, где обычно до войны осенью стояли вагоны с картофелем, капустой. Сейчас тупик был обнесен колючей проволокой, и возле шлагбаума на въезде расхаживал часовой. Неподалеку от тупика, задрав в небо стволы, виднелись зенитки, а в склоне холма поблескивали окнами землянки артиллеристов. Тут тоже был часовой. И вообще, военных в поселке оказалось неожиданно много. Алексея с Саловым даже остановил патруль. У самого дома им пришлось потесниться к забору, уступив место массивным аэростатам заграждения, которые вели по шоссе бойцы.

Мартовский ветер налетал на аэростаты, морщил их темно-зеленые бока, стремился вырвать и унести ввысь, а бойцы, откидываясь туловищем назад, тянули стропы и весело переговаривались между собой, осклизаясь на вытаявших в оттепель голышах шоссе.

И зенитки, которые видел Алексей, и эти внушительные, огромные вблизи аэростаты — все это предназначалось для охраны его завода, его поселка. И ему стало радостно от этого, и он как-то особенно ощутимо почувствовал счастье оттого, что принадлежит к работникам химии, которую так надежно берегут все эти военные люди. И если бы мог, сказал бы им, что и он, и Салов, и вся их специальная часть тоже, в свою очередь, готовы защитить этих бойцов, которые берегут его дом. И вот в этой-то поддержке друг друга и есть то самое главное, что делает их всех сильными, такими сильными, что они сумели остановить врага, потом погнали его и уж теперь непременно сломят ему башку.

Оттепельный ветер налетал на поселок густыми волнами, шелестел в кронах редких сосен, верхушки которых были сбиты заводскими газами, стлал по крышам бараков и бревенчатых двухэтажных домов сизые печные дымы, точил теплым дыханием темный, закопченный снег, перебирал гудевшие, низко провисшие провода.

Смеркалось, когда Алексей и Салов подошли к дому. Света в окнах не было, и Алексей сокрушенно сказал:

— Эх-ма, а у меня ведь и ключа-то нет! Говорила Дуня, когда уходил: возьми. Как чуяла все равно.

— А может, дома кто? — предположил Салов. — Теперь ведь светомаскировка. Видишь, ни у кого нет огней.

— Верно! — обрадовался Алексей и шагнул в знакомый подъезд, чувствуя, как сдавливает сердце.

Напрасно стучали они в обитую мешковиной дверь. Квартирантки дома не было. Зато на стук вышла соседка Пяткина, подслеповато щурясь в неярком свете синей лампочки, тускло мерцавшей в подъезде.

— Кто это? — спросила она, не угадывая Алексея, но потом, когда он повернулся к ней и негромко сказал: «Здравствуй, соседушка», — Пяткина запричитала: — А вы подумайте! Алешенька! Вернулся! То-то я сегодня во сне собаку видела, к приятному свиданию, стало быть. Не зря, не зря видела!

И хотя Алексей прежде недолюбливал болтливую соседку, на этот раз ее визгливый, с гнусавинкой голос показался даже чуточку родным.

— Ах, батюшки! — спохватилась Пяткина. — Чего же мы так, как чужие? Давай заходите, заходите. Илья! — крикнула она. — Алешенька приехал.

Из дверей дальней комнаты высыпала целая гроздь ребятишек, потом скрылась, и, широко распахнув дверь, на пороге показался Иван Пяткин, с помятым, заспанным лицом, в незаправленной рубашке и босиком.

— А-а, Алексей Игнатьич! — не очень-то радушно сказал Илья. — Заходи, заходи, гостем будешь! Мы ведь такие, зла не помним.

Алексей нерешительно взглянув на озябшего попутчика, шагнул в теплую и душную прихожую Пяткиных.

— Ладно, — миролюбиво сказал он хозяину, — кто старое помянет, тому глаз вон! Только я не один.