Повести

Каждую зиму, задолго до ледохода, наезжали в Комзино приказчики от купцов, которые держали на Волге суда. Сманивали мужиков и парней в матросы, в катали и крючники, суля комзинским заработок вдвое больше, чем всем прочим грузчикам.

За два года до революции ушел из Комзина и Семен Михалев. Плавал на «самолетских», ходил на «Ермаке», «Пушкине», «Ломоносове», «Жан Жоресе». Посчитать, сколько груза перетаскал на своем горбу в цепочке с другими матросами, — все эти мешки, ящики, тюки и бочки, наверное, не один пароход заставил бы осесть выше красной ватерлинии.

Случилось так, что обычай комзинский Семен Михалев все же нарушил. Рано овдовел, оставшись с двухгодовалым сыном, женился, когда зимовал с пароходом в Набережных Челнах. Прижил еще одного сына и обосновался в Камске, так и не вернувшись на Волгу. Последние годы плавал на пароходе «Гряда», который прибыл на Каму с Волги, дорабатывать свой век, когда там появились многоверстные водохранилища с мелкой, но крутой волной. Такая волна считалась для «Гряды» опасной.

Всему в жизни приходит конец. Был он предопределен и для «Гряды». Нынешней осенью в пароходстве решили, что ремонтировать пароход не станут, а порежут автогеном и сдадут в металлический лом. В пассажирском агентстве и пароходстве рассуждали: «Гряда» свой срок отслужила, взамен ее лучше пустить пару скоростных крылатых судов. Это будет современно, в ногу с техническим прогрессом.

Как только на «Гряде» в затоне стравили пар из котлов, команда была оповещена о таком решении.

Матросы расстались с «Грядой» довольно равнодушно. Им предстоял долгосрочный отпуск, из которого, как правило, они редко возвращались на прежнее судно. Штурманы спешили на занятия в учебный комбинат и о «Гряде» не особенно тужили. Капитан? Ему сообщили, что после отпуска его назначат капитаном-наставником: хлопот меньше, а оклад больше, чем на «Гряде». Намечалась работа и для механика, его помощников, кочегаров и машинистов.

Не забыли о боцмане. Для Семена Семеновича Михалева кадровики изыскали должность в пассажирском агентстве, здраво прикинув: через год старику на пенсию, береговой оклад выше, и Михалев будет благодарен.

Боцман выслушал известие внешне совсем спокойно. Правда, Леонтий Васильевич, капитан «Гряды», почти ровесник Михалева и давний его сослуживец, заметил, каким напряженно-растерянным сделалось лицо боцмана, но капитану не хотелось вести с Михалевым длинное и трудное объяснение. Буркнув боцману: «Ты тут присмотри», он, отвернувшись, тиснул ему руку. Затем капитан наскоро попрощался с командой, подписал акт о постановке судна на зимний отстой и в тот же час покинул территорию судоремонтного завода.

«Гряда» стояла возле самого берега, в дальнем углу затона, уткнувшись носом в песчаный берег. Заплеск на берегу был в бельмастых лужицах: закамский ветер нагонял мороз. День-два — и закраины окантуют берег тонкой морщинистой пленкой первого льда, а затем, к концу недели, будто в одночасье, морщины на льду пропадут, и станет он полированным, твердым и прочным. И тогда можно будет безбоязненно ходить возле парохода, менять где следует обшивку, готовить к вымораживанию гребные колеса, а ближе к весне — очищать от ржавчины кронштейны обносов, кормового подзора, менять привальный брус, иначе говоря, совершать ту часть извечной речной работы, которая и называется зимним судоремонтом. У всех будет так, но не на «Гряде».

Не раз доводилось Михалеву видеть, как режут автогеном старые суда. Он уходил, не вынося этого зрелища. Все верно, флот необходимо обновлять, и кто-то должен резать старые посудины. Он понимал это умом, но сердцем принять не мог…

Вечерело. Над голыми тальниками, росшими на берегу затона, стала гаснуть алая полоска неба. Смолкло громыхание металла в котельном цехе, зажглись редкие, но сильные фонари на берегу, а боцман все еще медлил уходить с «Гряды».

Вот сейчас он заберет свой чемодан, закинет за плечи вещмешок и уйдет. Наверное, дома уже ждет супруга и сердится, теряясь в догадках и предположениях, почему муж не явился в урочный час.

И чего он тут торчит, старый пень? Что ему больше, чем другим, нужно переживать за «Гряду»?! Да и что он может сделать, чтобы помешать ее гибели, если не справился с этим даже сам капитан! Не справился или не захотел?

И боцман подосадовал на капитана: сбежал, словно бы обрадовался. А ведь капитан должен покидать судно последним. Впрочем, это при аварии, когда судно обречено на неминуемую гибель и когда уже испробованы все средства, чтобы спасти его, а здесь случай совсем другой.

Боцман запер каюту, вышел в холодный, продуваемый ветром пролет, поставил чемодан и вещмешок возле двери и поднялся на верхнюю палубу, туда, где размещались пассажирские каюты. Он шел по длинному, полутемному коридору и думал, что старый пароход, наверное, хранит в себе, в своих каютах память о тысячах людей: их голоса, походку, их радости и печали. Боцман не помнит их лиц, да и люди, наверное, не узнают его, если встретятся на берегу. В его памяти осталось лишь самое необычное.