Повести

Его не поняли. Он не сумел выразить то, что думал. И он по-новому разграфил свой день. Вставал в раннюю летнюю зарю и садился за «Капитал». Красный от смущения, пришел к преподавателю русского языка в школе второй ступени, и мелкоглазый, сухонький старик очень испугался. Он с трудом понял, чего от него хочет начальник политотдела, но, поняв, воззрился с изумлением. Лобачев отрывал полпуда муки в месяц от своего пайка, и учитель поправлял ему правописание… Все это было трудно… И вдруг телеграмма Розова, вызывающая на курсы; впервые фамилия Розова, придирчивого и властного Розова, вызвала у Лобачева чувство, похожее на любовную нежность… Он, признаться, меньше всего надеялся на свое маленькое, официальное, скорее похожее на рапорт письмо, несколько недель тому назад направленное начпуокру…

И хотя чистый, вполне пригодный для чтения экземпляр этого номера «Правды» уже запакован в связку книг, Лобачев, бережно разгладив старый газетный лист, завернул его в чистую бумагу и сунул за пазуху.

Руки его споро сложили брошюры в аккуратную стопку и накрест перевязали ее бечевкой. Передать в гарнизонную библиотеку. Только что выстиранное белье — в вещевой мешок. Поверх — одеяло с подушкой. Котелок, чайник и мыло — сверху. Браунинг — в кармане.

Вскинув вещевой мешок на плечи, он взял в руки портфель, окинул прощальным взглядом горницу, голые доски кровати, стол, с которого снята узорчатая скатерка. Да еще на стене осталась маленькая карточка Ленина. Хозяйка просила оставить. Все-таки споры-разговоры не прошли без следа.

Ухмыльнулся, закурил; и вот он быстро идет по широкой, накатанной, но еще не пыльной улице и затем по пустырю меж городом и станцией.

Вечерело. Весна растопила воздух, и сквозь его ласковую мягкость просачивались запахи лиственного тепла и травяной свежести; с зеленеющих безлесных предгорий слышен был заливистый петушиный крик и рев скотины.

Удивительно погожи были эти весенние дни. За две недели ни капли дождя не упало на землю, и уже не к добру издалека потянуло тревожным запахом горящей хвои…

Только сел Лобачев в штабной вагон, занял место и вышел покурить в коридор, как кто-то добродушно и начальственно окликнул его из соседнего купе. Он оглянулся и поднял руку к шлему: Смирнов Николай Иванович, увоенком, снисходительно и весело поглядывал карими глазами, маленькими и бойкими.

— В округ? — густо спросил он. — А зачем? А-а! Учиться! Ну что ж, это доброе дело. Ученье — свет, неученье — тьма…

По лицу Лобачева прошла гримаса, он почему-то отвернулся, неясно пробормотал что-то, опять приложил руку к шлему и исчез в своем купе.

Николай Иванович несколько смущен… Он придирчиво припоминает облик Лобачева и подозревает какую-то дерзость под его мохнатыми бровями, где-то за непроницаемым спокойствием зеленых глаз.

Поезд тронулся, подушки успокоительно и мягко качали Николая Ивановича.

Покачиваясь на мягком диване, он думал, зачем его вызывает телеграммой Гордеев. «Командировка? Или, может, повышение?» — думал Смирнов и щурился в пыльное стекло вагона, мимо которого бежали какие-то пашни и березы.

Да, трудно было в девятнадцатом, когда белые совсем сжали в кольцо.

Но ничего, славно отбились. Не на чужом, на своем, кровью своей завоеванном, расположился Николай Иванович, словно, как сейчас вот, по тряской ненастной дороге доехал до спокойной станции, взял билет в скором поезде, и, убаюканный рессорами и пружинами дивана, покатил полным ходом в будущее. И так же не хотелось получать новое назначение, как менять купе. Может, в другом еще лучше, но ничего, я и в этом доеду…

А приехать в округ все же было приятно. И приятна была даже легкая жуть от того, что ждет его там, за высокой дверью, в кабинете командующего.

Шагал по приемной, позвякивал шпорами, каждый раз при повороте видел себя в зеркале и улыбался. Ладного роста, широкий в плечах, в небольших карих глазах что-то мужественно-военное. Услышав свою фамилию, поправил орден Красного Знамени, одернул френч и вошел в кабинет.

Пробыл там недолго. Вышел, в зеркале опять увидел себя, но такая растерянная улыбка бродила по лицу, что в сердцах плюнул и побежал вниз по лестнице.

Вот так повышение! На курсы учиться! И сообщил это командующий, словно поздравил с днем ангела. Смирнов от неожиданности так растерялся, что позабыл воспротивиться. И, получив на документе отметку командующего: «Розов, посылаю тебе тов. Смирнова. Ему полезно будет пройти курсы», — Смирнов пошел в Пуокр.

Но по пути ярость разобрала вовсю.

— Это что, товарищ Розов, а? — спросил он, положив на стол документы.

Розов, не отвечая, писал резолюцию на его документе.

«Чертушка!» — с неприязнью и уважением думал Смирнов, шагая по кабинету и поглядывая искоса на быстрый бег пера в руке Розова.

Кончив писать, Розов через очки внимательно и даже не без интереса осмотрел Смирнова.

— По-моему, вы должны радоваться данной вам возможности учиться. Многие просятся, и я принужден отказывать. Благодаря учению вы станете более полезны партии.

— Стало быть, я мало пользы принес?

— Нет, но еще более…