Повести

Долго, до поздней ночи, в переполненной комнате слышался спокойный голос Карлова. Его никто не перебивал. Но когда Георгий ловил пытливые взгляды Семенюка и Архипова, как бы невзначай брошенные на черную перчатку, не снятую им с левой руки, он медленным, еле заметным кивком головы давал понять друзьям, что все в порядке.

Через несколько дней по аэродрому на старт вновь выруливали штурмовики третьей эскадрильи. В самолете ведущего группы через открытую форточку кабины были видно похудевшее счастливое лицо Георгия Карлова. Приближался день окончательного разгрома армии Паулюса.

Глава X

Медленно со скрипом растворились ворота, пропуская новую жертву. Неприятным холодком сковало грудь, когда Долаберидзе ступил под решетчатую арку, на которой красовался железный орел с фашистской свастикой в когтях.

После недолгих формальностей в приемной лагеря на летчика нацепили белый лоскуток с номером. И уже другой конвоир с зеленой повязкой на рукаве подтолкнул Долаберидзе и повел его мимо множества деревянных бараков.

Обросшие, истощенные до предела люди, дрожа от холода, выходили на улицу через узкие двери блоков и с нескрываемым любопытством осматривали новичка. Они следили за каждым его движением. Долаберидзе показалось, что пленные чего-то ждут от него. Один из них с головой, перевязанной грязными окровавленными бинтами, резко вскинул брови и беззвучно шевельнул губами.

— Где наши? — догадался летчик.

Он подмигнул одним глазом, кивнул, улыбнулся. И тотчас его улыбка передалась другим. Люди поняли. В их глазах засветилась надежда.

Долаберидзе обратил внимание на то, как пленные медленно снимали шапки, пилотки и нехотя вытягивались, завидев приближавшегося эсэсовца.

На гитлеровце была черная шинель с меховым воротником. Из-под высокой фуражки выглядывало почти детское с правильными чертами лицо. Пока Долаберидзе разглядывал эсэсовца, тот успел подойти вплотную и, разомкнув посиневшие губы, закричал фальцетом:

— Мютце аб!

Не понимая, о чем ему говорят, Долаберидзе пожал плечами и посмотрел на своего конвоира. Тут же довольно толстая палка, которую сжимал в руке гитлеровец, со свистом резанув воздух, опустилась на голову летчика. Сильная боль, нарастающий звон в ушах и поплывшие перед глазами лиловые круги на какое-то мгновение затмили сознание. Но Долаберидзе не упал, выстоял и сквозь звон вновь услышал визгливый голос.

— Мютце аб! Мютце аб!!! — с упорством продолжал выкрикивать гитлеровец.

Все еще не понимая, чего от него хотят, Долаберидзе снял шлемофон и ощупал ушибленное место. Крови не было.

Гитлеровец успокоился, вскинул голову, зашагал дальше.

Внутри у летчика все кипело. Душило бессилие.

Долаберидзе подвели в кирпичному строению. Через силу шагнул он в раскрытую настежь дверь и тотчас окунулся в полумрак узкого коридора. В нос ударил зловонный, удушливый воздух. Из-за стены, словно из пчелиного улья, несся шелестящий шепот негромких разговоров. Почти на ощупь двигался он в эту темную бездну.

Впереди послышался звон ключей. Неожиданно слева распахнулась небольшая дверь. Летчика втолкнули в камеру. Еще не успев осмотреться, Долаберидзе услышал, как за его спиной щелкнул замок и гулко застучали по коридору удаляющиеся шаги.

В маленькой квадратной комнате с единственным зарешеченным окном сидели вдоль стены несколько человек. В воцарившейся тишине Долаберидзе понял, что его разглядывают.

После ослепительного белого снега на улице глаза медленно привыкали к мраку. С трудом рассмотрел он стоявшую возле двери бочку, от которой источалось зловоние. В другом углу лежало несколько досок, поверх которых топорщились какие-то тряпки.

— Здравствуйте! — Долаберидзе первым нарушил неловкое молчание.

В ответ, словно из подземелья, послышалось несколько осипших, простуженных голосов. Среди них, Долаберидзе уловил один с явным грузинским акцентом.

— Генацвали? — спросил он.

— Генацвали, — отозвался все тот же голос, и человек, поднявшись с пола, подошел вплотную к летчику.

— Хахалейшвили? — изумился Долаберидзе.

Да, это был Хахалейшвили. Вместе учились они в аэроклубе, потом в авиационном училище, вместе стремились в родное небо, вместе мечтали стать такими, как Чкалов. Закончив летную школу, они разъехались в разные части.

— Вот так встреча, кацо, — с горечью проговорил Хахалейшвили. — Ты давно оттуда? Как на фронте?

Все обитатели камеры повскакивали со своих мест и плотным кольцом окружили новичка.

Пристально вглядывался Долаберидзе в эти мертвенно-бледные, пожелтевшие лица. Щетинистая кожа туго обтягивала скулы. Только глаза, искрящиеся надеждой, убеждали, что это живые люди. В трепетном нетерпении узники ловили каждое слово летчика. Услышав про окруженную армию Паулюса, они начали улыбаться. Слезы заблестели на их впалых глазах.

— Меня четыре дня назад подбили над Сальском. Эх, и накромсали мы там «юнкерсов», — сообщил Долаберидзе обитателям камеры. — А ты давно здесь? — обратился он к Хахалейшвили.

Тот только рукой махнул. Отойдя обратно к стене, Хахалейшвили уселся на прежнее место, после глубокого вздоха ответил: