Повести

Когда Дубровский шел от Рунцхаймера, он увидел, как в распахнутые ворота въехал крытый брезентом грузовик, остановился посреди двора. С грохотом откинулся задний борт, на землю стали прыгать сотрудники ГФП и незнакомые люди в гражданской одежде, робко озиравшиеся по сторонам. Их было семеро — три женщины и четверо мужчин.

Макс Борог подбежал к вышедшему во двор Рунцхаймеру:

— Господин фельдполицайсекретарь, во время облавы на вокзале задержаны семь подозрительных граждан. Какие будут распоряжения?

— Разместите их в гараже и приступайте к допросам. Результаты доложите мне в конце дня.

— Будет исполнено!

Дубровский не стал смотреть, как арестованных, подталкиваемых в спины прикладами автоматов, повели к массивным воротам гаража, возле которого стоял часовой. Он прошел в свою комнату, сел за стол и углубился в чтение статей, подготовленных к публикации в местной русской газете «Новое слово».

7

Письмо от сестер Самарских пришло только девятого мая. Дубровский торопливо разорвал долгожданный конверт, вытащил небольшой листочек бумаги, видимо вырванный из простой ученической тетради. С волнением вчитался он в слова, написанные неровным, размашистым почерком. В начале письма Евдокия Остаповна сообщала, что живет по-прежнему с сестрой, что рада была получить весточку от Леонида. «Не то, не то, не это главное. Неужели?.. А вот и оно». Сообщение, которого он так ожидал, было в самом конце письма.

«Два дня назад к нам вернулся мальчик Витя. Он так и не нашел своих родителей. Мы с сестрой уговорили его пожить немного у нас. Уж очень он изголодался во время своих странствий. Хоть и у нас не густо, а все же думаем, нас не объест. Если у вас жизнь сытнее, то напишите, можем послать его к вам».

Дубровский вновь и вновь перечитывал эти строки, а в голове возникали беспокойные мысли. «Конечно, было бы хорошо, если бы Виктор Пятеркин жил здесь, под боком. Но у кого можно его пристроить в Кадиевке? У сестры Марфы Терехиной? Нет, не годится. У самой Марфы Ивановны? Тоже не то. Одно неосторожное слово — и хлопот не оберешься. Зачем давать Рунцхаймеру повод для лишних вопросов. А не лучше ли держать Пятеркина в Малоивановке, у сестер Самарских? Туда не более двадцати километров. Нужно только найти здесь, в Кадиевке, связного. С ним и отправлять донесения Виктору. А тот — через фронт, к Потапову. Но кому можно доверить такую тайну?»

Перебирая в памяти тех, с кем довелось познакомиться в Кадиевке за последние дни, Дубровский вспомнил Алевтину Кривцову. Он встретился с ней дней десять назад. Молодая женщина пришла на биржу труда и обратилась к дежурному в тот самый момент, когда Дубровский по поручению Рунцхаймера проверял списки молодых людей, отобранных для отправки в Германию. Она тоже значилась в этих списках и просила дежурного вычеркнуть ее, мотивируя просьбу тем, что на ее руках престарелая мать и годовалый ребенок. Она плакала, просила, но дежурный был неумолим.

Поначалу Дубровский лишь прислушивался к взволнованным, сбивчивым пояснениям женщины, но, когда закончил проверять списки, отыскал и ее фамилию. Посмотрел год рождения — 1921-й. Ей, как и ему, было всего двадцать два года. И столько мольбы слышалось в ее голосе, столько невысказанной тоски было в голубых заплаканных глазах, что Дубровский решил за нее вступиться. Он подошел к дежурному и через стойку спросил у женщины:

— Как ваше имя?

— Алевтина! — всхлипывая, ответила та.

— Такая красивая — и плачете. Слезы портят лицо. У вас появятся морщинки.

— А что же мне делать? Не могу же я бросить ребенка на старенькую маму! Неужели это так трудно понять?

— Где вы работаете?

— Я не работаю...

— Вот видите, поэтому вы и оказались в списке.

— Но на работу не так просто устроиться. Помогите мне, и я буду работать.

— А вы мне нравитесь. Я бы за вами даже поухаживал, — сказал Дубровский нарочито громко, чтобы дежурный тоже его услышал.

— Сначала помогите мне остаться в Кадиевке, а уж потом и ухаживайте, — отмахиваясь от Дубровского, проговорила Алевтина. Но в ее душе появилась маленькая надежда.

И Дубровский решился.

— Ну что ж, попробуем вместе попросить дежурного. — И, обернувшись к нему, добавил: — Пожалуйста, выполните мою личную просьбу. Вычеркните эту женщину из списка. Я сам позабочусь о ее устройстве на работу...

— Да, но без заведующего биржей труда...

— Если он спросит, скажите ему, что я так распорядился. Мне очень нравится эта женщина.

Дежурный понимающе кивнул. Спорить с личным переводчиком самого Рунцхаймера было бессмысленно и глупо. Он взял список, обмакнул ручку в чернильницу и провел жирную черту по строчке. Судьба Алевтины Кривцовой была решена.