Повести

«Что это он? Что нужно?…– И вдруг осенило: – Паспорт! Я же его не отдал…»

Паспорт был не в столе, а в полевой сумке, что висела на стене возле телефона, прямо за спиной Бушуева. Он не замечал ее.

Наверно, Дубинин неосторожно переступил с ноги на ногу, Бушуев резко вскинул на окно глаза – лицо собранное, застывшее, глаза же затравлено бегают.

19

Они столкнулись в темных сенях.

– Саша? Ты? Я тут к тебе…– Ни страха, ни смущения в голосе. Дубинин в темноте схватил за локоть, вытащил на крыльцо.

– Пошли.

– Куда?

Дубинин не ответил.

При свете луны просторный двор казался особенно пустынным. На полпути к общежитию темнила старая железная бочка. Окна общежития светились. И этот свет в окнах, несмотря на то что время давно перевалило за полночь, и Бушуев, забравшийся в контору, и топор, не без умысла зажатый у него под мышкой, – все говорило: что-то случилось, пора действовать.

Не доходя до бочки, Бушуев остановился:

– Ты куда меня ведешь?

– Идем, не разговаривай.

– Да обожди… Хочешь, чтоб я деньги отдал?… Так и скажи. – Голос Бушуева был миролюбив.

– Отдашь. Но прежде с ребятами потолкуем.

– Толковать-то легче, когда я деньги на стол выложу. Добрее будут…

– Вот и выложишь…

– Так я спрятал. – Бушуев, схваченный за локоть, глядел на Дубинина через плечо.

– Где?

– Не выгорело, что ж… Пойдем, покажу. Дубинин помедлил и решился.

– Веди.

Бушуев потянул мастера от общежития к берегу, за столовую, к дамбе.

– Помнишь, Саша, – с прежним миролюбием говорил он, – ты меня спрашивал, хочу ли я домой. Я там семнадцать лет не был, с начала войны… Вот и запало: приехать бы туда, взять бы в жены бабу с домом. С деньгами-то любая примет. Жить, как все. Надоело по свету болтаться, надоело, когда вертухай за спиной стоит.

– Поработал бы честно, и езжай себе. Добрым словом проводили бы.

– А еще, Саша, дорогой ты наш начальничек, надоели мне ваши леса. Живу здесь и словно не на свободе. Сырость, тучи, пороги – тьфу! У нас поля кругом, приволье, теплынь. Не хотел я твоих ребят шерстить, но сами, дураки, полезли. Как не пощупать? На берега эти тошно глядеть, на остолопов, которые живут в дыре…

– Ладно, умник, кончай разговор. Где деньги спрятал?

– Обожди. Что-то тороплив ты сегодня. У меня желания нет торопиться.

– Ну!

– Не нукай! – Бушуев вырвал локоть, стал напротив, в рубахе, выпущенной поверх брюк, в резиновых сапогах: снизу – громоздкий и неуклюжий, сверху – узкоплечий, с вытянутой шеей.

За ним, уходя в призрачную лунную ночь, возвышалась дамба, сложенная из крупных валунов, укрепленная столбами. Совсем рядом шумела Большая Голова, чувствовалось ее влажное дыхание.

Бушуев поудобнее перехватил топор.

– Тебе при людях потолковать хотелось, мне – вот так, в тесной компании. Благодать, никого кругом. – Бушуев насмешливо разглядывал мастера.

– Где деньги, сучий сын? – шагнул на него Дубинин.

– Осади, осади. Не увидят твои ребята денег.

– Ты топором не тряси, не испугаешь!

– Ой, начальничек, не лезь. Давай лучше по доброму сговоримся: ты мне скажешь, где мой паспорт лежит, и без крику отпустишь. А я, так и быть, не трону тебя.

– Брось топор! – Дубинин сжал кулаки. Но Бушуев поднял топор, заговорил свистящим бешеным шепотом:

– С кулаками на топор – смерти хочешь! Стукну и в реку сволоку, в ней места много… Паспорт давай, гад! В твоих бумагах нет, в кармане таскаешь. Давай паспорт, паскуда!

Дубинин отскочил, попытался нагнуться, чтобы поднять камень.

– Ах, та-ак, сука! – Бушуев пошел на него. – Перышко при себе носишь! Не страшно. Махни только перышком, я т-тебя накрою!

Дубинин совсем забыл про нож, висящий у пояса. Он выдернул финку… Но что с кулаками, что с ножом – одинаково трудно драться с человеком, у которого в руках топор. Держа в руке нож, Дубинин отступал к реке, боясь споткнуться о камень и полететь на землю.

Его сапог соскользнул с камня в воду – за спиной река, отступать некуда.

– Капец тебе! Гони паспорт, не то…

И Дубинин кинулся вперед. Он успел отклониться, прикрыть рукой голову. Должно быть, топор был тупой, лезвие, задирая рукав, скользнуло от запястья к локтю. Но рука после этого сразу упала, стала непослушной, деревянной.

А рядом – исказившееся, с оскалом щербатого рта лицо, широко открытые бешеные глаза. Топор снова взлетел вверх. Дубинин бросился прямо под топор, вплотную – так, в тесноте, топор неопасен, – попытался обхватить Бушуева, но разбитая рука не слушалась. Бушуев вывернулся, все еще держа над головой топор.

Не соображая, боясь только одного – что поднятый топор вот-вот опустится на голову, Дубинин ударил ножом в грудь сверху вниз – раз, другой, третий!

Топор с глухим звоном упал на камни. Бушуев вытянулся, задрал вверх подбородок и мягко, без шума откинулся назад.

Ревела вода на пороге. Кроме ее шума, не слышно было ни звука. Огромные валуны, тяжело давя друг друга, поднимались стеной. Раскинув руки, в просторной белой рубахе, лежал Бушуев, неуклюжие резиновые сапоги торчали вверх тупыми носами. Шумела вода…