Повести

4. Когда я служил, то у меня в ящики помещалось 10 бутылок рому и 20 фунтов табаку, кроме того со мною еще было около шести мундиров, белье и два чубука, ваше превосходительство, такие длинные, как с позволения сказать солитер, а в карманы можно целого быка поместить. — вместо два чубука ~ самые длинные печатного текста.

Печатая “Коляску” по тексту “Современника” с отдельными уточнениями по рукописи КРМ6 и по изданиям 1842 г. (П) и 1855 г. (Тр), мы в ряде случаев сохраняем текст “Современника” и тогда, когда последующие редакторы гоголевских текстов отступали от него. Так, например, сохраняем: “Один помещик, служивший еще в кампании 1812 года”, — место, измененное в издании 1842 г. на “один полковник” совершенно неправомерно, так как в повести несколько раз указывается, что на обеде всего был один полковник и “общество состояло из мужчин: офицеров и некоторых окружных помещиков”. Эта произвольная поправка Прокоповича перешла затем и во все последующие издания. Точно также сохраняем текст “Современника” в фразе: “Скоро всё общество разделилось на четверные партии в вист и рассеялось в разных углах генеральских комнат”, так как не видим оснований для конъектуры Н. Тихонравова “расселось”.

От текста “Современника” мы отступаем в тех случаях, когда исправления в изданиях 1842 или 1855 гг. совпадают с рукописью, или когда касаются явных опечаток. Так, например, вместо: “поставить тихомолком от генерала на карточку дрожки”, как читаем в “Современнике”, даем по изд. 1842 и 1855 гг. “поставить на карточку дрожки”, что совпадает с рукописной редакцией, полагая что в “Современнике” слова “тихомолком от генерала” вставлены Гоголем из цензурных опасений. В сцене обеда у генерала принимаем “выступал”, как в изд. Трушковского и в первоначальной рукописной редакции, вместо “выступает” “Современника” и изд. 1842 года, поскольку смысл и грамматическое согласование контекста требуют именно этой формы.

II.

“Коляску” принято рассматривать как повесть, стоящую особняком среди произведений Гоголя первой половины 30-х годов. Тематически она выпадает из цикла “петербургских повестей” и, в то же время, по своей стилистической манере значительно отличается от ранних украинских повестей Гоголя, хотя в бытовой ее основе можно усмотреть черты украинской обстановки. [См. об этом Н. К. Пиксанов. Украинские повести Гоголя. “О классиках”, М., 1933, стр. 118–119.]

Сюжет “Коляски” восходит, скорее всего, к тому анекдотическому происшествию с гр. М. Ю. Виельгорским, о котором рассказывает в своих воспоминаниях В. А. Сологуб: “Он был рассеянности баснословной; однажды, пригласив к себе на огромный обед весь находившийся в то время в Петербурге дипломатический корпус, он совершенно позабыл об этом и отправился обедать в клуб; возвратясь, по обыкновению, очень поздно домой, он узнал о своей оплошности и на другой день отправился, разумеется, извиняться перед своими озадаченными гостями, которые накануне, в звездах и лентах, явились в назначенный час и никого не застали дома. Все знали его рассеянность, все любили его и потому со смехом ему простили; один баварский посланник не мог переварить неумышленной обиды; и с тех пор к Виельгорскому ни ногой.”] См. В. А. Сологуб, “Воспоминания”. М.—Л., 1931, стр. 297. [

Как личное сближение Гоголя с В. Сологубом в тот период, так и то обстоятельство, что Гоголь вообще охотно пользовался в своих замыслах анекдотами, — делают весьма убедительным предположение о зависимости сюжета “Коляски” от приведенного рассказа. Возможно, конечно, что этот анекдот мог стать известным Гоголю и помимо Сологуба, поскольку рассеянность гр. Виельгорского служила темой многочисленных анекдотов, распространенных в том бытовом и литературном кругу, в котором вращался Гоголь. [Так, например, П. А. Вяземский в своей “Записной книжке” сообщает: “В наше время отличается рассеяниями своими граф М. Вьелгорский” (Собр. сочинений, т. VIII, стр. 92).]